Page 59 - Хаджи Мурат

Единственным утешением Бутлера была в это время воинственная поэзия, которой он
предавался не только на службе, но и в частной жизни. Он, одетый в черкесский костюм,
джигитовал верхом и ходил два раза в засаду с Богдановичем, хотя в оба раза эти они никого
не подкараулили и никого не убили. Эта смелость и дружба с известным храбрецом
Богдановичем казалась Бутлеру чем-то приятным и важным. Долг свой он уплатил, заняв
деньги у еврея на огромные проценты, то есть только отсрочил и отдалил неразрешенное
положение. Он старался не думать о своем положении и, кроме воинственной поэзии,
старался забыться еще вином. Он пил все больше и больше и со дня на день все больше и
больше нравственно слабел. Он теперь уже не был прекрасным Иосифом по отношению к
Марье Дмитриевне, а, напротив, стал грубо ухаживать за ней, но, к удивлению своему,
встретил решительный отпор, сильно пристыдивший его.
В конце апреля в укрепление пришел отряд, который Барятинский предназначал для
нового движения через всю считавшуюся непроходимой Чечню. Тут были две роты
Кабардинского полка, и роты эти, по установившемуся кавказскому обычаю, были приняты
как гости ротами, стоящими в Куринском. Солдаты разобрались по казармам и угащивались
не только ужином, кашей, говядиной, но и водкой, и офицеры разместились по офицерам, и,
как и водилось, здешние офицеры угащивали пришедших.
Угощение кончилось попойкой с песенниками, и Иван Матвеевич, очень пьяный, уже
не красный, но бледно-серый, сидел верхом на стуле и, выхватив шашку, рубил ею
воображаемых врагов и то ругался, то хохотал, то обнимался, то плясал под любимую свою
песню: «Шамиль начал бунтоваться в прошедшие годы, трай-рай-рататай, в прошедшие
годы».
Бутлер был тут же. Он старался видеть и в этом военную поэзию, но в глубине души
ему жалко было Ивана Матвеевича, но остановить его не было никакой возможности. И
Бутлер, чувствуя хмель в голове, потихоньку вышел и пошел домой.
Полный месяц светил на белые домики и на камни дороги. Было светло так, что всякий
камушек, соломинка, помет были видны на дороге. Подходя к дому, Бутлер встретил Марью
Дмитриевну, в платке, покрывавшем ей голову и плечи. После отпора, данного Марьей
Дмитриевной Бутлеру, он, немного совестясь, избегал встречи с нею. Теперь же, при лунном
свете и от выпитого вина, Бутлер обрадовался этой встрече и хотел опять приласкаться к ней.
— Вы куда? — спросил он.
— Да своего старика проведать, — дружелюбно отвечала она. Она совершенно
искренно и решительно отвергала ухаживанье Бутлера, но ей неприятно было, что он все
последнее время сторонился ее.
— Что же его проведывать, придет.
— Да придет ли?
— А не придет — принесут.
— То-то, нехорошо ведь это, — сказала Марья Дмитриевна. — Так не ходить?
— Нет, не ходите. А пойдем лучше домой.
Марья Дмитриевна повернулась и пошла домой рядом с Бутлером. Месяц светил так
ярко, что около тени, двигавшейся подле дороги, двигалось сияние вокруг головы. Бутлер
смотрел на это сияние около своей головы и собирался сказать ей, что она все так же
нравится ему, но не знал, как начать. Она ждала, что он скажет. Так, молча, они совсем уж
подходили к дому, когда из-за угла выехали верховые. Ехал офицер с конвоем.
— Это кого бог несет? — сказала Марья Дмитриевна и посторонилась.
Месяц светил взад приезжему, так что Марья Дмитриевна узнала его только тогда,
когда он почти поравнялся с ними. Это был офицер Каменев, служивший прежде вместе с
Иваном Матвеевичем, и потому Марья Дмитриевна знала его.
— Петр Николаевич, вы? — обратилась к нему Марья Дмитриевна.
— Я самый, — сказал Каменев. — А, Бутлер! Здравствуйте! Не спите еще? Гуляете с
Марьей Дмитриевной? Смотрите, Иван Матвеевич вам задаст. Где он?
— А вот слышите, — сказала Марья Дмитриевна, указывая в ту сторону, из которой