Page 57 - Хаджи Мурат

преданными аварцами ворваться в Ведено и или умереть, или освободить семью. Выведет ли
он семью назад к русским, или бежит с нею в Хунзах и будет бороться с Шамилем, —
Хаджи-Мурат не решал. Он знал только то, что сейчас надо было бежать от русских в горы.
И он сейчас стал приводить это решение в исполнение. Он взял из-под подушки свой черный
ватный бешмет и пошел в помещение своих нукеров. Они жили через сени. Как только он
вышел в сени с отворенной дверью, его охватила росистая свежесть лунной ночи и ударили в
уши свисты и щелканье сразу нескольких соловьев из сада, примыкавшего к дому.
Пройдя сени, Хаджи-Мурат отворил дверь в комнату нукеров. В комнате этой не было
света, только молодой месяц в первой четверти светил в окна. Стол и два стула стояли в
стороне, и все четыре нукера лежали на коврах и бурках на полу. Ханефи спал на дворе с
лошадьми. Гамзало, услыхав скрип двери, поднялся, оглянулся на Хаджи-Мурата и, узнав
его, опять лег. Элдар же, лежавший подле, вскочил и стал надевать бешмет, ожидая
приказаний. Курбан и Хан-Магома спали. Хаджи-Мурат положил бешмет на стол, и бешмет
стукнул о доски стола чем-то крепким. Это были зашитые в нем золотые.
— Зашей и эти, — сказал Хаджи-Мурат, подавая Элдару полученные нынче золотые.
Элдар взял золотые и тотчас же, выйдя на светлое место, достал из-под кинжала
ножичек и стал пороть подкладку бешмета. Гамзало приподнялся и сидел, скрестив ноги.
— А ты, Гамзало, вели молодцам осмотреть ружья, пистолеты, приготовить заряды.
Завтра поедем далеко — сказал Хаджи-Мурат.
— Порох есть, пули есть. Будет готово, — сказал Гамзало и зарычал что-то непонятное.
Гамзало понял, для чего Хаджи-Мурат велел зарядить ружья. Он с самого начала, и что
дальше, то сильнее и сильнее, желал одного: побить, порезать, сколько можно, русских собак
и бежать в горы. И теперь он видел, что этого самого хочет и Хаджи-Мурат, и был доволен.
Когда Хаджи-Мурат ушел, Гамзало разбудил товарищей, и все четверо всю ночь
пересматривали винтовки, пистолеты, затравки, кремни, переменяли плохие, подсыпали на
полки свежего пороху, затыкали хозыри с отмеренными зарядами пороха, пулями,
обернутыми в масленые тряпки, точили шашки и кинжалы и мазали клинки салом.
Перед рассветом Хаджи-Мурат опять вышел в сени, чтобы взять воды для омовения. В
сенях еще громче и чаще, чем с вечера, слышны были заливавшиеся перед светом соловьи. В
комнате же нукеров слышно было равномерное шипение и свистение железа по камню
оттачиваемого кинжала. Хаджи-Мурат зачерпнул воды из кадки и подошел уже к своей
двери, когда услыхал в комнате мюридов, кроме звука точения, еще и тонкий голос Ханефи,
певшего знакомую Хаджи-Мурату песню. Хаджи-Мурат остановился и стал слушать.
В песне говорилось о том, как джигит Гамзат угнал с своими молодцами с русской
стороны табун белых коней. Как потом его настиг за Тереком русский князь и как он
окружил его своим, как лес, большим войском. Потом пелось о том, как Гамзат порезал
лошадей и с молодцами своими засел за кровавым завалом убитых коней и бился с русскими
до тех пор, пока были пули в ружьях и кинжалы на поясах и кровь в жилах. Но прежде чем
умереть, Гамзат увидал птиц на небе и закричал им: «Вы, перелетные птицы, летите в наши
дома и скажите вы нашим сестрам, матерям и белым девушкам, что умерли мы все за
хазават. Скажите им, что не будут наши тела лежать в могилах, а растаскают и оглодают
наши кости жадные волки и выклюют глаза нам черные вороны».
Этими словами кончалась песня, и к этим последним словам, пропетым заунывным
напевом, присоединился бодрый голос веселого Хан-Магомы, который при самом конце
песни громко закричал: «Ля илляха иль алла» — и пронзительно завизжал. Потом все
затихло, и опять слышалось только соловьиное чмоканье и свист из сада и равномерное
шипение и изредка свистение быстро скользящего по камням железа из-за двери.
Хаджи-Мурат так задумался, что не заметил, как нагнул кувшин, и вода лилась из него.
Он покачал на себя головой и вошел в свою комнату.
Совершив утренний намаз, Хаджи-Мурат осмотрел свое оружие и сел на свою постель.
Делать было больше нечего. Для того чтобы выехать, надо было спроситься у пристава. А на
дворе еще было темно, и пристав еще спал.