Page 61 - Хаджи Мурат

— Что вы, Марья Дмитриевна? — спросил Бутлер.
— Все вы живорезы. Терпеть не могу. Живорезы, право, — сказала она, вставая.
— То же со всеми может быть, — сказал Бутлер, не зная, что говорить. — На то война.
— Война! — вскрикнула Марья Дмитриевна. — Какая война? Живорезы, вот и всё.
Мертвое тело земле предать надо, а они зубоскалят. Живорезы, право, — повторила она и
сошла с крыльца и ушла в дом через задний ход.
Бутлер вернулся в гостиную и попросил Каменева рассказать подробно, как было все
дело. И Каменев рассказал. Дело было вот как.

XXV

Хаджи-Мурату было разрешено кататься верхом вблизи города и непременно с
конвоем казаков. Казаков всех в Нухе была полусотня, из которой разобраны были по
начальству человек десять, остальных же, если их посылать, как было приказано, по десять
человек, приходилось бы наряжать через день. И потому в первый день послали десять
казаков, а потом решили посылать по пять человек, прося Хаджи-Мурата не брать с собой
всех своих нукеров, но 25 апреля Хаджи-Мурат выехал на прогулку со всеми пятью. В то
время как Хаджи-Мурат садился на лошадь, воинский начальник заметил, что все пять
нукеров собирались ехать с Хаджи-Муратом, и сказал ему, что ему не позволяется брать с
собой всех, но Хаджи-Мурат как будто не слыхал, тронул лошадь, и воинский начальник не
стал настаивать. С казаками был урядник, георгиевский кавалер, в скобку остриженный,
молодой, кровь с молоком, здоровый русый малый, Назаров. Он был старший в бедной
старообрядческой семье, выросший без отца и кормивший старую мать с тремя дочерьми и
двумя братьями.
— Смотри, Назаров, не пускай далеко! — крикнул воинский начальник.
— Слушаю, ваше благородие, — ответил Назаров и, поднимаясь на стременах, тронул
рысью, придерживая за плечом винтовку, своего доброго, крупного, рыжего, горбоносого
мерина. Четыре казака ехали за ним: Ферапонтов, длинный, худой, первый вор и
добытчик, — тот самый, который продал порох Гамзале; Игнатов, отслуживающий срок,
немолодой человек, здоровый мужик, хваставшийся своей силой; Мишкин, слабосильный
малолеток, над которым все смеялись, и Петраков, молодой, белокурый, единственный сын у
матери, всегда ласковый и веселый.
С утра был туман, но к завтраку погода разгулялась, и солнце блестело и на только что
распустившейся листве, и на молодой девственной траве, и на всходах хлебов, и на ряби
быстрой реки, видневшейся налево от дороги.
Хаджи-Мурат ехал шагом. Казаки и его нукеры, не отставая, следовали за ним.
Выехали шагом по дороге за крепостью. Встречались женщины с корзинами на головах,
солдаты на повозках и скрипящие арбы на буйволах. Отъехав версты две, Хаджи-Мурат
тронул своего белого кабардинца; он пошел про ездом, так, что его нукеры шли большой
рысью. Так же ехали и казаки.
— Эх, лошадь добра под ним, — сказал Ферапонтов. — Кабы в ту пору, как он не
мирной был, ссадил бы его.
— Да, брат, за эту лошадку триста рублей давали в Тифлисе.
— А я на своем перегоню, — сказал Назаров.
— Как же, перегонишь, — сказал Ферапонтов. Хаджи-Мурат все прибавлял хода.
— Эй, кунак, нельзя так. Потише! — прокричал Назаров, догоняя Хаджи-Мурата.
Хаджи-Мурат оглянулся и, ничего не сказав, продолжал ехать тем же проездом, не
уменьшая хода.
— Смотри, задумали что, черти, — сказал Игнатов. — Вишь, лупят.
Так прошли с версту по направлению к горам.
— Я говорю, нельзя! — закричал опять Назаров. Хаджи-Мурат не отвечал и не
оглядывался, только еще прибавлял хода и с про езда перешел на скок.