Page 76 - Петербурские повести

платок. Я кинулся со всех ног, подскользнулся на проклятом паркете и чуть-чуть не расклеил
носа, однако ж удержался и достал платок. Святые, какой платок! тончайший, батистовый –
амбра, совершенная амбра! так и дышит от него генеральством. Она поблагодарила и чуть-
чуть усмехнулась, так что сахарные губки ее почти не тронулись, и после этого ушла. Я еще
час сидел, как вдруг пришел лакей и сказал: «Ступайте, Аксентий Иванович, домой, барин
уже уехал из дому». Я терпеть не могу лакейского круга: всегда развалится в передней, и
хоть бы головою потрудился кивнуть. Этого мало: один раз одна из этих бестий вздумала
меня, не вставая с места, потчевать табачком. Да знаешь ли ты, глупый холоп, что я
чиновник, я благородного происхождения. Однако ж я взял шляпу и надел сам на себя
шинель, потому что эти господа никогда не подадут, и вышел. Дома большею частию лежал
на кровати. Потом переписал очень хорошие стишки: «Душеньки часок не видя, Думал, год
уж не видал; Жизнь мою возненавидя, Льзя ли жить мне, я сказал». Должно быть, Пушкина
сочинение. Ввечеру, закутавшись в шинель, ходил к подъезду ее превосходительства и
поджидал долго, не выйдет ли сесть в карету, чтобы посмотреть еще разик, – но нет, не
выходила.

Ноября 6.

Разбесил начальник отделения. Когда я пришел в департамент, он подозвал меня к себе
и начал мне говорить так: «Ну, скажи, пожалуйста, что ты делаешь?» – «Как что? Я ничего
не делаю», – отвечал я. «Ну, размысли хорошенько! ведь тебе уже за сорок лет – пора бы ума
набраться. Что ты воображаешь себе? Ты думаешь, я не знаю всех твоих проказ? Ведь ты
волочишься за директорскою дочерью! Ну, посмотри на себя, подумай только, что ты? ведь
ты нуль, более ничего. Ведь у тебя нет ни гроша за душою. Взгляни хоть в зеркало на свое
лицо, куды тебе думать о том!» Черт возьми, что у него лицо похоже несколько на
аптекарский пузырек, да на голове клочок волос, завитый хохолком, да держит ее кверху, да
примазывает ее какою-то розеткою, так уже думает, что ему только одному всё можно.
Понимаю, понимаю, отчего он злится на меня. Ему завидно; он увидел, может быть,
предпочтительно мне оказываемые знаки благорасположенности. Да я плюю на него! Велика
важность надворный советник! вывесил золотую цепочку к часам, заказывает сапоги по
тридцати рублей – да черт его побери! Я разве из каких-нибудь разночинцев, из портных или
из унтер-офицерских детей? Я дворянин. Что ж, и я могу дослужиться. Мне еще сорок два
года – время такое, в которое, по-настоящему, только что начинается служба. Погоди,
приятель! будем и мы полковником, а может быть, если Бог даст, то чем-нибудь и побольше.
Заведем и мы себе репутацию еще и получше твоей. Что ж ты себе забрал в голову, что,
кроме тебя, уже нет вовсе порядочного человека? Дай-ка мне ручевский фрак, сшитый по
моде, да повяжи я себе такой же, как ты, галстук, – тебе тогда не стать мне и в подметки.
Достатков нет – вот беда.

Ноября 8.

Был в театре. Играли русского дурака Филатку. Очень смеялся. Был еще какой-то
водевиль с забавными стишками на стряпчих, особенно на одного коллежского регистратора,
весьма вольно написанные, так что я дивился, как пропустила цензура, а о купцах прямо
говорят, что они обманывают народ и что сынки их дебошничают и лезут в дворяне. Про
журналистов тоже очень забавный куплет: что они любят всё бранить и что автор просит от
публики защиты. Очень забавные пьесы пишут нынче сочинители. Я люблю бывать в театре.
Как только грош заведется в кармане – никак не утерпишь не пойти. А вот из нашей братьи
чиновников есть такие свиньи: решительно не пойдет, мужик, в театр; разве уже дашь ему
билет даром. Пела одна актриса очень хорошо. Я вспомнил о той... эх, канальство!.. ничего,
ничего... молчание.