Page 75 - Петербурские повести

не успевши вскочить в дверь магазина, осталась на улице. Я знаю эту собачонку. Ее зовут
Меджи. Не успел я пробыть минуту, как вдруг слышу тоненький голосок: «Здравствуй,
Меджи!» Вот тебе на! кто это говорит? Я обсмотрелся и увидел под зонтиком шедших двух
дам: одну старушку, другую молоденькую; но они уже прошли, а возле меня опять
раздалось: «Грех тебе, Меджи!» Что за черт! я увидел, что Меджи обнюхивалась с
собачонкою, шедшею за дамами. «Эге! – сказал я сам себе. – Да полно, не пьян ли я? Только
это, кажется, со мною редко случается». – «Нет, Фидель, ты напрасно думаешь, – я видел
сам, что произнесла Меджи, – я была, ав! ав! я была, ав, ав, ав! очень больна». Ах ты ж,
собачонка! Признаюсь, я очень удивился, услышав ее говорящею по-человечески. Но после,
когда я сообразил всё это хорошенько, то тогда же перестал удивляться. Действительно, на
свете уже случилось множество подобных примеров. Говорят, в Англии выплыла рыба,
которая сказала два слова на таком странном языке, что ученые уже три года стараются
определить и еще до сих пор ничего не открыли. Я читал тоже в газетах о двух коровах,
которые пришли в лавку и спросили себе фунт чаю. Но, признаюсь, я гораздо более
удивился, когда Меджи сказала: «Я писала к тебе, Фидель; верно, Полкан не принес письма
моего!» Да чтоб я не получил жалованья! Я еще в жизни не слыхивал, чтобы собака могла
писать. Правильно писать может только дворянин. Оно конечно, некоторые и купчики-
конторщики и даже крепостной народ пописывает иногда; но их писание большею частью
механическое: ни запятых, ни точек, ни слога.
Это меня удивило. Признаюсь, с недавнего времени я начинаю иногда слышать и
видеть такие вещи, которых никто еще не видывал и не слыхивал. «Пойду-ка я, – сказал я
сам себе, – за этой собачонкою и узнаю, что она и что такое думает».
Я развернул свой зонтик и отправился за двумя дамами. Перешли в Гороховую,
поворотили в Мещанскую, оттуда в Столярную, наконец к Кокушкину мосту и остановились
перед большим домом. «Этот дом я знаю, – сказал я сам себе. – Это дом Зверкова». Эка
машина! Какого в нем народа не живет: сколько кухарок, сколько приезжих! а нашей братьи
чиновников – как собак, один на другом сидит. Там есть и у меня один приятель, который
хорошо играет на трубе. Дамы взошли в пятый этаж. «Хорошо, – подумал я, – теперь не
пойду, а замечу место и при первом случае не премину воспользоваться».

Октября 4.

Сегодня середа, и потому я был у нашего начальника в кабинете. Я нарочно пришел
пораньше и, засевши, перечинил все перья. Наш директор должен быть очень умный
человек. Весь кабинет его уставлен шкафами с книгами. Я читал название некоторых: всё
ученость, такая ученость, что нашему брату и приступа нет: всё или на французском, или на
немецком. А посмотреть в лицо ему: фу, какая важность сияет в глазах! Я еще никогда не
слышал, чтобы он сказал лишнее слово. Только разве, когда подашь бумаги, спросит:
«Каково на дворе?» – «Сыро, ваше превосходительство!» Да, не нашему брату чета!
Государственный человек. Я замечаю, однако же, что он меня особенно любит. Если бы и
дочка... эх, канальство!.. Ничего, ничего, молчание! Читал «Пчелку». Эка глупый народ
французы! Ну, чего хотят они? Взял бы, ей-богу, их всех, да и перепорол розгами! Там же
читал очень приятное изображение бала, описанное курским помещиком. Курские помещики
хорошо пишут. После этого заметил я, что уже било половину первого, а наш не выходил из
своей спальни. Но около половины второго случилось происшествие, которого никакое перо
не опишет. Отворилась дверь, я думал, что директор, и вскочил со стула с бумагами; но это
была она, она сама! Святители, как она была одета! платье на ней было белое, как лебедь: фу,
какое пышное! а как глянула: солнце, ей-богу солнце! Она поклонилась и сказала: «Папа
здесь не было?» Ай, ай, ай! какой голос! Канарейка, право, канарейка! «Ваше
превосходительство, – хотел я было сказать, – не прикажите казнить, а если уже хотите
казнить, то казните вашею генеральскою ручкою». Да, черт возьми, как-то язык не
поворотился, и я сказал только: «Никак нет-с». Она поглядела на меня, на книги и уронила