Page 12 - Ранние журавли

пристает. Дулю бы ему показать. На, мол, на! Но нельзя этого делать. Учительница строгая.
Да и не хочется лишний раз огорчать ее. Что-то в последнее время писем нет от ее
единственного сына. Он командир, артиллерист. Очень она им гордится. А муж ее куда-то
исчез еще до войны, что-то плохое с ним случилось. Не говорят даже люди, что с ним
случилось. Потому она и приехала в аил и стала здесь учительствовать. Сын же ее занимался
в педучилище в Джамбуле, оттуда и пошел на фронт. Как увидит в окно верхового
почтальона Инкамал-апай, прямо с урока посылает кого-нибудь за письмом. Тот выбегает во
двор и, если письмо, во весь дух назад. Существует даже очередь — кому в следующий раз
выбегать за письмом для учительницы.
Когда приходит письмо, это целый праздник! Инкамал-апай тут же быстро пробегает
глазами коротенькое письмецо и когда поднимает голову от бумаги, то вроде бы другая
учительница появляется в классе. Невозможно оставаться спокойным, видя, как радуется
твоя учительница с седыми прядями, аккуратно подоткнутыми под платок, невозможно,
чтобы сердце не сжалось при виде слез на ее глазах.
— Всем вам, ребята, большой привет. Ваш агай жив-здоров. Воюет, — говорит она,
удерживая дрожащий голос, и никак не удается классу скрыть свою радость за нее. Все
улыбаются ей, как бы тянутся к ней, разделяя ее счастье. Но в следующую минуту она
напоминает: — А теперь, ребята, продолжим наше занятие.
И тогда наступает самое прекрасное, самое лучшее в учении: слова ее как бы умножают
свои силы, мысль рождает мысль, и все, что она рассказывает, объясняет, доказывает,
проникает в ум и души учеников. Это ее взлет, и класс сидит завороженный…
В последние дни что-то тревожит ее, что-то тревожит… И, наверное, потому, когда в
дверях класса появляется председатель колхоза Тыналиев в сопровождении завуча, Инкамал-
апай медленно отступает к доске. И все-таки находит в себе силы сказать:
— Встаньте, ребята. А ты, Султанмурат, иди на свое место.
Захлопнув дверцу печки, Султанмурат быстро вернулся к своей парте.
Пришедшие поздоровались.
— Здравствуйте! — ответил им класс.
Наступила настороженная пауза. Никто не кашлянул даже.
— Что-нибудь случилось? — спросила Инкамал-апай. Голос у нее перехватило.
— Ничего плохого не случилось, Инкамал-апай, — успокоил ее сразу Тыналиев. — Я
пришел по другому делу. Разговор у меня к ребятам. А что на урок вторгся, извините — мне
разрешили, — кивнул он в сторону пожилого завуча.
— Да, разговор важный, — подтвердил завуч. — Садитесь, ребята.
Класс разом сел.
Председателя колхоза все знали, хотя председательствовать он стал недавно, с осени,
после возвращения с фронта, да и сам он знал, пожалуй, тут всех. Не для знакомства же он
пришел. Да и с чего бы? Ученики седьмого класса — это уже приметный в аиле народ. С
каждым из них, семиклассников, разговор мог состояться дома, в конторе, на дороге, где
придется в аиле. Но чтобы председатель пришел в школу на урок для особого разговора с
учениками, такого еще никогда не бывало. Да и что за разговор, какой может быть разговор?
Летом другое дело, все до единого работают в колхозе, а сейчас какой разговор?
— Дело у меня такое, — начал Тыналиев, внимательно всматриваясь в напряженные
лица ребят и все время силясь держаться прямее, чтобы не так бросалась в глаза его
кособокость. — Холодно у вас в школе, помочь я вам ничем не могу, кроме соломы. А
солома, известно, вспыхнет и погаснет. Кизяк, которым прежде топили школу, вывозили с
гор вначале вьюком, а потом перегружали в телеги. В прошлом году заниматься этим было
некому и некогда. Все на фронте. Есть у меня под замком две тонны угля, которые я купил в
Джамбуле у спекулянтов. Это уголь для кузницы. Купил я железа для кузницы, тоже у
спекулянтов. Мы с ними когда-нибудь сочтемся. А пока положение очень тяжелое. И на
фронте тяжелое. В прошлом году мы не справлялись, не успели засеять гектаров двести
озимой пшеницы. Никто не виноват. Война. Можно и так. Но если везде, во всех колхозах и