Page 41 - Роковые яйца

правительства, что в случае, если гадов не удастся удержать в двухсотверстной зоне от
столицы, она будет эвакуирована в полном порядке. Служащие и рабочие должны соблюдать
полное спокойствие. Правительство примет самые жестокие меры к тому, чтобы не
допустить смоленской истории, в результате которой благодаря смятению, вызванному
неожиданным нападением гремучих змей, появившихся в количестве нескольких тысяч,
город загорелся во всех местах, где бросили горящие печи и начали безнадежный повальный
исход. Сообщалось, что продовольствием Москва обеспечена по меньшей мере на полгода и
что совет при главнокомандующем предпринимает срочные меры к бронировке квартир для
того, чтобы вести бои с гадами на самых улицах столицы, в случае, если красным армиям и
аэропланам и эскадрильям не удастся удержать нашествие пресмыкающихся.
Ничего этого профессор не читал, смотрел остекленевшими глазами перед собой и
курил. Кроме него только два человека были в институте — Панкрат и то и дело
заливающаяся слезами экономка Марья Степановна, бессонная уже третью ночь, которую
она проводила в кабинете профессора, ни за что не желающего покинуть свой единственный
оставшийся потухший ящик. Теперь Марья Степановна приютилась на клеенчатом диване, в
тени, в углу, и молчала в скорбной думе, глядя, как чайник с чаем, предназначенным для
профессора, закипал на треножнике газовой горелки. Институт молчал, и все произошло
внезапно.
С тротуара вдруг послышались ненавистные звонкие крики, так что Марья Степановна
вскочила и взвизгнула. На улице замелькали огни фонарей, и отозвался голос Панкрата в
вестибюле. Профессор плохо воспринял этот шум. Он поднял на мгновение голову,
пробормотал: «Ишь как беснуются... что ж я теперь поделаю». И вновь впал в оцепенение.
Но оно было нарушено. Страшно загремели кованые двери института, выходящие на
Герцена, и все стены затряслись. Затем лопнул сплошной зеркальный слой в соседнем
кабинете. Зазвенело и высыпалось стекло в кабинете профессора, и серый булыжник
прыгнул в окно, развалив стеклянный стол. Лягушки шарахнулись в террариях и подняли
вопль. Заметалась, завизжала Марья Степановна, бросилась к профессору, хватая его за руки
и крича: «Убегайте, Владимир Ипатьич, убегайте». Тот поднялся с винтящегося стула,
выпрямился и, сложив палец крючочком, ответил, причем его глаза на миг приобрели
прежний остренький блеск, напоминавший прежнего вдохновенного Персикова.
— Никуда я не пойду, — проговорил он, — это просто глупость, — они мечутся как
сумасшедшие... Ну, а если вся Москва сошла с ума, то куда же я уйду. И пожалуйста,
перестаньте кричать. При чем здесь я. Панкрат! — позвал он и нажал кнопку.
Вероятно, он хотел, чтоб Панкрат прекратил всю суету, которой он вообще никогда не
любил. Но Панкрат ничего уже не мог поделать. Грохот кончился тем, что двери института
растворились и издалека донеслись хлопушечки выстрелов, а потом весь каменный институт
загрохотал бегом, выкриками, боем стекол. Мария Степановна вцепилась в рукав Персикова
и начала его тащить куда-то. Он отбился от нее, вытянулся во весь рост и, как был в белом
халате, вышел в коридор.
— Ну? — спросил он. Двери распахнулись, и первое, что появилось в дверях, это спина
военного с малиновым шевроном и звездой на левом рукаве. Он отступал из двери, в
которую напирала яростная толпа, спиной и стрелял из револьвера. Потом он бросился
бежать мимо Персикова, крикнув ему:
— Профессор, спасайтесь, я больше ничего не могу сделать.
Его словам ответил визг Марьи Степановны. Военный проскочил мимо Персикова,
стоящего как белое изваяние, и исчез во тьме извилистых коридоров в противоположном
конце. Люди вылетели из дверей, завывая:
— Бей его! Убивай...
— Мирового злодея!
— Ты распустил гадов!
Искаженные лица, разорванные платья запрыгали в коридорах, и кто-то выстрелил.
Замелькали палки. Персиков немного отступил назад, прикрыл дверь, ведущую в кабинет,