Page 40 - Роковые яйца

— Помогите! — кричали с тротуара.
Коробки папирос, серебряные деньги, часы полетели в шеренги с тротуаров, какие-то
женщины выскакивали на мостовую и, рискуя костями, плелись с боков конного строя,
цепляясь за стремена и целуя их. В беспрерывном стрекоте копыт изредка взмывали голоса
взводных:
— Короче повод.
Где-то пели весело и разухабисто, и с коней смотрели в зыбком рекламном свете лица в
заломленных малиновых шапках. То и дело прерывая шеренги конных с открытыми лицами,
шли на конях же странные фигуры, в странных чадрах, с отводными за спину трубками и с
баллонами на ремнях за спиной. За ними ползли громадные цистерны-автомобили с
длиннейшими рукавами и шлангами, точно на пожарных повозках, и тяжелые,
раздавливающие торцы, наглухо закрытые и светящиеся узенькими бойницами танки на
гусеничных лапах. Прерывались шеренги конных, и шли автомобили, зашитые наглухо в
серую броню, с теми же трубками, торчащими наружу, и белыми нарисованными черепами
на боках с надписью: «Газ. Доброхим».
— Выручайте, братцы, — завывали с тротуаров, — бейте гадов... Спасайте Москву!
— Мать... мать... — перекатывалось по рядам. Папиросы пачками прыгали в
освещенном ночном воздухе, и белые зубы скалились на ошалевших людей с коней. По
рядам разливалось глухое и щиплющее сердце пение:

...Ни туз, ни дама, ни валет,
Побьем мы гадов без сомненья,
Четыре с боку — ваших нет...

Гудящие раскаты «ура» выплывали над всей этой кашей, потому что пронесся слух, что
впереди шеренг на лошади, в таком же малиновом башлыке, как и все всадники, едет
ставший легендарным десять лет назад, постаревший и поседевший командир конной
громады. Толпа завывала, и в небо улетал, немного успокаивая мятущиеся сердца, гул:
«ура... ура..>

___________

Институт был скупо освещен. События в него долетали только отдельными, смутными
и глухими отзвуками. Раз под огненными часами близ манежа грохнул веером залп, это
расстреляли на месте мародеров, пытавшихся ограбить квартиру на Волхонке. Машинного
движения на улице здесь было мало, оно все сбивалось к вокзалам. В кабинете профессора,
где тускло горела одна лампа, отбрасывая пучок на стол, Персиков сидел, положив голову на
руки, и молчал. Слоистый дым веял вокруг него. Луч в ящике погас. В террариях лягушки
молчали, потому что уже спали. Профессор не работал и не читал. В стороне, под левым его
локтем, лежал вечерний выпуск телеграмм на узкой полосе, сообщавший, что Смоленск
горит весь и что артиллерия обстреливает Можайский лес по квадратам, громя залежи
крокодильих яиц, разложенных во всех сырых оврагах. Сообщалось, что эскадрилья
аэропланов под Вязьмою действовала весьма удачно, залив газом почти весь уезд, но что
жертвы человеческие в этих пространствах неисчислимы из-за того, что население, вместо
того чтобы покидать уезды в порядке правильной эвакуации, благодаря панике, металось
разрозненными группами на свой риск и страх, кидаясь куда глаза глядят. Сообщалось, что
отдельная Кавказская кавалерийская дивизия в можайском направлении блистательно
выиграла бой со страусовыми стаями, перерубив их всех и уничтожив громадные кладки
страусовых яиц. При этом дивизия понесла незначительные потери. Сообщалось от