Page 32 - Похождения бравого солдата Швейка

плевательниц. Одни голые нары, и на них больные. Раз лежал там один с самым настоящим
сыпным тифом, а другой рядом с ним в чёрной оспе. Оба были связаны «в козлы», а
полковой врач пинал их ногой в брюхо за то, что, дескать, симулируют. Но когда оба солдата
померли, дело дошло до парламента, и всё это попало в газеты. Тут нам сразу запретили
читать эти газеты и даже обыскали наши сундучки, нет ли у кого газет. А мне ведь никогда
не везёт. В целом полку ни у кого не нашли, только у меня. Ну, повели к командиру полка. А
наш полковник был такой осёл, — царствие ему небесное! — заорал на меня, чтобы я стоял
смирно и сказал, кто писал в газеты, не то он мне всю морду разворотит и сгноит в тюрьме.
Потом пришёл полковой врач, тыкал мне в нос кулаком и кричал: «Sie verfluchter Hund, Sie
schabiges Wesen, Sie ungluckliches Mistvieh! 11 Социалистическая тварь!» А я смотрю им
прямо в глаза, глазом не моргну и молчу. Правую руку под козырёк, а левую — по шву.
Бегали они вокруг меня, как собаки, лаяли на меня, а я ни гугу, молчу и всё тут, отдаю им
честь, а левая рука по шву. Бегали они этак с полчасика. Потом полковник подбежал ко мне
и как заревёт: «Идиот ты или не идиот?» — «Точно так, господин полковник, идиот». — «На
двадцать один день под строгий арест за идиотизм! По два постных дня в неделю, месяц без
отпуска, на сорок восемь часов в козлы! Запереть немедленно и не давать ему жрать! Связать
его! Показать ему, что государству идиотов не нужно. Мы тебе, сукину сыну, выбьем из
башки газеты!» На этом господин полковник закончил свои разглагольствования. А пока я
сидел под арестом, в казарме прямо-таки чудеса творились. Наш полковник вообще запретил
солдатам читать даже «Пражскую официальную газету». В солдатской лавке запрещено
было даже завёртывать в газеты сосиски и сыр. И вот с этого-то времени солдаты принялись
читать. Наш полк сразу стал самым начитанным. Мы читали всё подряд, в каждой роте
сочинялись стишки и песенки про полковника. А когда что-нибудь случалось в полку, всегда
находился какой-нибудь благожелатель, который пускал в газету статейку под заголовком
«Истязание солдат». Мало того: писали депутатам в Вену, чтобы они заступились за нас, и те
начали подавать в парламент запрос за запросом, известно ли, мол, правительству, что наш
полковник — зверь, и тому подобное. Министр послал к нам комиссию, чтобы расследовать
это, и в результате некий Франта Генчл из Глубокой был посажен на два года, — это он
обратился в Вену к депутатам парламента, жалуясь, что во время занятий на учебном плацу
получил оплеуху от полковника. Когда комиссия уехала, полковник выстроил всех нас, весь
полк, и заявил, что солдат есть солдат, должен держать язык за зубами и служить, а если
кому не нравится, то это нарушение дисциплины. «А вы, мерзавцы, думали, что вам
комиссия поможет? — сказал полковник. — Ни хрена она вам не помогла! Ну, а теперь пусть
каждая рота промарширует передо мною и пусть громогласно повторит то, что я сказал». И
мы, рота за ротой, шагали, равнение направо, на полковника, рука на ремне ружья, и орали
что есть мочи: «Мы, мерзавцы, думали, что нам эта комиссия поможет. Ни хрена она нам не
помогла!» Господин полковник хохотал до упаду, прямо живот надорвал. Но вот начала
дефилировать одиннадцатая рота. Марширует, отбивая шаг, но подходит к полковнику и ни
гугу! Молчит, ни звука. Полковник покраснел как варёный рак и вернул её назад, чтобы
повторила всё сначала. Одиннадцатая опять шагает и… молчит. Проходит строй за строем,
все дерзко глядят в глаза полковнику. «Ruht!» 12 — командует полковник, а сам мечется по
двору, хлещет себя хлыстом по сапогу, плюётся, а потом вдруг остановился да как заорёт:
«Abtreten!» 13 Сел на свою клячу и вон. Ждали мы ждали, что с одиннадцатой ротой будет, а
ничего не было. Ждём мы день, другой, неделю — ничего. Полковник в казармах вовсе не
появлялся, а солдаты рады-радешеньки, да и не только солдаты: и унтеры и даже офицеры.

11 Вы проклятая собака, вы паршивая тварь, вы скотина несчастная! (нем.)

12 Вольно! (нем.)

13 Разойдись! (нем.)