Page 7 - Собачье сердце

А? Зачем стекло разбил? А?
«У-у-у» – жалобно заскулил пёс.
– Ну, ладно, опомнился и лежи, болван.
– Как это вам удалось, Филипп Филиппович, подманить такого нервного пса? –
спросил приятный мужской голос и триковая кальсона откатилась книзу. Запахло табаком и
в шкафу зазвенели склянки.
– Лаской-с. Единственным способом, который возможен в обращении с живым
существом. Террором ничего поделать нельзя с животным, на какой бы ступени развития оно
ни стояло. Это я утверждал, утверждаю и буду утверждать. Они напрасно думают, что
террор им поможет. Нет-с, нет-с, не поможет, какой бы он ни был: белый, красный и даже
коричневый! Террор совершенно парализует нервную систему. Зина! Я купил этому
прохвосту краковской колбасы на один рубль сорок копеек. Потрудитесь накормить его,
когда его перестанет тошнить.
Захрустели выметаемые стёкла и женский голос кокетливо заметил:
– Краковской! Господи, да ему обрезков нужно было купить на двугривенный в
мясной. Краковскую колбасу я сама лучше съем.
– Только попробуй. Я тебе съем! Это отрава для человеческого желудка.
Взрослая девушка, а как ребёнок тащишь в рот всякую гадость. Не сметь!
Предупреждаю: ни я, ни доктор Борменталь не будем с тобой возиться, когда у тебя
живот схватит… «Всех, кто скажет, что другая здесь сравняется с тобой…».
Мягкие дробные звоночки сыпались в это время по всей квартире, а в отдалении из
передней то и дело слышались голоса. Звенел телефон. Зина исчезла.
Филипп Филиппович бросил окурок папиросы в ведро, застегнул халат, перед
зеркальцем на стене расправил пушистые усы и окликнул пса:
– Фить, фить. Ну, ничего, ничего. Идём принимать.
Пёс поднялся на нетвёрдые ноги, покачался и задрожал, но быстро оправился и пошёл
следом за развевающейся полой Филиппа Филипповича. Опять пёс пересёк узкий коридор,
но теперь увидел, что он ярко освещён сверху розеткой. Когда же открылась лакированная
дверь, он вошёл с Филиппом Филипповичем в кабинет, и тот ослепил пса своим убранством.
Прежде всего, он весь полыхал светом: горело под лепным потолком, горело на столе, горело
на стене, в стёклах шкафов. Свет заливал целую бездну предметов, из которых самым
занятным оказалась громадная сова, сидящая на стене на суку.
– Ложись, – приказал Филипп Филиппович.
Противоположная резная дверь открылась, вошёл тот, тяпнутый, оказавшийся теперь в
ярком свете очень красивым, молодым с острой бородкой, подал лист и молвил:
– Прежний…
Тотчас бесшумно исчез, а Филипп Филиппович, распростерши полы халата, сел за
громадный письменный стол и сразу сделался необыкновенно важным и представительным.
«Нет, это не лечебница, куда-то в другое место я попал», – в смятении подумал пёс и
привалился на ковровый узор у тяжёлого кожаного дивана, – «а сову эту мы разъясним…»
Дверь мягко открылась и вошёл некто, настолько поразивший пса, что он тявкнул, но
очень робко…
– Молчать! Ба-ба, да вас узнать нельзя, голубчик.
Вошедший очень почтительно и смущённо поклонился Филипп Филипповичу.
– Хи-хи! Вы маг и чародей, профессор, – сконфуженно вымолвил он.
– Снимайте штаны, голубчик, – скомандовал Филипп Филиппович и поднялся.
«Господи Исусе», – подумал пёс, – «вот так фрукт!»
На голове у фрукта росли совершенно зелёные волосы, а на затылке они отливали в
ржавый табачный цвет, морщины расползались на лице у фрукта, но цвет лица был розовый,
как у младенца. Левая нога не сгибалась, её приходилось волочить по ковру, зато правая
прыгала, как у детского щелкуна. На борту великолепнейшего пиджака, как глаз, торчал
драгоценный камень.