Page 15 - Весенние перевертыши

— Василий Васильевич, спасибо вам, — подала голос мать. — Что в наших силах, то
сделаем. Как–никак он у нас один.
— Ну и прекрасно! Ну и превосходно!.. А я, со своей стороны, уверяю вас, тоже… Под
прицелом будешь у меня, голубчик, под прицелом!
Вася–в–кубе заметно подобрел. Он и вообще–то не умел долго сердиться, а уж после
того, как поговорит, поораторствует, громко, всласть отчитает, всегда становится мирным и
ласковым. Все ребята это знали и молчали, когда он ругался.
Он ушел успокоенный и великодушный, родители проводили его до дверей.
Климовна, поджав губы, с выражением «пропащий ты человек» стала собирать на стол.
Отец вернулся в комнату, пнул стул, подвернувшийся на пути, навис над Дюшкой:
— Достукался! Краснеть за тебя приходится. Не–ет, я приму меры — забудешь улицу,
Минек, Санек!.. Я найду способ усадить за рабочий стол!..
Мать опустилась на стул и позвала:
— Подойди ко мне, Дюшка.
Отец сразу умолк, а Дюшка несмело подошел. Он больше боялся тихого голоса матери,
чем крика отца.
Мать положила ему на плечо руку и стала молча вглядываться, долго–долго, в углах
губ проступали опасные морщинки.
— Дюшка… — И замолчала, снова стала вглядываться Дюшке в лицо. Наконец
заговорила: — У меня сейчас в больнице умирает человек, Дюшка. Я сейчас уйду к нему и
вернусь поздно… И завтра я должна быть там, в больнице, и послезавтра… Человек при
смерти, Дюшка, должна я его спасти или нет?
— Должна, — выдавил Дюшка, в тон матери, тихо.
— Я спасу этого, появится другой больной. И мне снова придется спасать… А может,
мне лучше не спасать больных, заняться тобой? Ты здоров, тебе смерть не грозит, но ты так
глуп и ленив, что нужно следить, хватать тебя за руку, силой вести к столу, чтобы учил
уроки.
— Черт! — В полном расстройстве отец пнул ногой стул; было ясно, что с таким же
удовольствием он отвесил бы пинок Дюшке.
— Мам… — У Дюшки сжалось горло. — Мам… Я все… Я сам… Не надо обо мне…
думать.
Мать сняла с плеча руку, отвела глаза, сказала устало, словно пожаловалась:
— У меня сейчас сложная операция. Будем оперировать Гринченко. Я очень волнуюсь,
Дюшка.
— Мам! Не думай обо мне. Я сам… Вот увидишь.
— А я все–таки приму меры! Не–ет, я на самотек не пущу! — Отец решительно
направился к телефону, набрал номер: — Алло! Гайзер!.. Слушай, Алексей Яковлевич,
просьба к тебе. И нет, не к тебе, а к твоему сыну. Пусть он займется моим балбесом,
подтянет по математике… Как мужчина мужчину прошу, так и передай — как мужчина
мужчину… Ну, спасибо… Что — платформ нет? Выкатку приостановить?! Да ты что,
Гайзер? В такую воду держать лес в запани! А если ночью прорвет запань?.. Нет, дружочек,
нет, не крути! Вышибай и платформы — кровь из носу!..
И отец забыл о Дюшке.
Климовна вздыхала над столом:
— Э–эх! Курица пестра сверху, человек изнутри.

После обеда Дюшка никуда не пошел, сел за стол, разложил перед собой учебники и
задумался… Сначала о матери, которая, наверно, в эти самые минуты спасает от смерти
какого–то незнакомого Гринченко. Потом всплыл в памяти Минька. Почему он вдруг?..
Минька расплакался, должно быть, потому, что Дюшка стал хвастаться отцом. Минькиного
отца, Никиту Богатова, не любили в поселке. Минькина мать бегала по соседям и жаловалась
на мужа: не зарабатывает, не заботится о семье… И это верно, Минька ходит в школу в