Page 26 - Евгения Гранде

ковер, постланный у кровати с пологом, суконные полотнища которого, изъеденные молью,
дрожали, словно собирались упасть, — затем Шарль пристально посмотрел на
Нанету-громадину и сказал ей:
— Вот что, голубушка, я в самом деле у господина Гранде, бывшего сомюрского мэра,
брата парижского господина Гранде?
— Да, сударь, у него самого, у приятнейшего, добрейшего господина. Не помочь ли вам
разложить ваши сундуки?
— Да, да, помогите, пожалуйста, старый служака. А не служили ли вы в императорских
моряках гвардейского экипажа?
— О-хо-хо! — произнесла Нанета. — А что же это такое — моряки в экипаже? Что же
это, соленое? По воде ходит?
— Ну-ка, найдите халат, вот в этом чемодане. Нате ключ.
Нанета была потрясена, как чудом, увидев шелковый зеленый халат с золотыми цветами
и с античным узором.
— И вы это наденете на ночь? — спросила она.
— Да.
— Матерь божья! Что за прекрасный вышел бы из этого покров на престол. Непременно,
барин мой миленький, отдайте его в церковь. Вы душу спасете, а этак ее и загубите. Ах, какой
же вы в нем красавчик! Позову барышню поглядеть на вас.
— Ладно, Нанета, раз уж вы Нанета, помолчите. Не мешайте мне спать. Вещи свои я
разложу завтра. А уж если мой халат вам так нравится, можете спасти свою душу. Я хороший
христианин и подарю его вам, когда буду уезжать; делайте из него все, что вам
заблагорассудится.
Нанета так и застыла на месте, глядя на Шарля во все глаза, не смея верить его словам.
— Подарить мне такой красивый наряд! — сказала она, уходя. — Это он уж во сне.
Спокойной ночи!
— Спокойной ночи, Нанета…
«За каким делом я здесь оказался? — спрашивал себя Шарль засыпая. — Отец ведь
разумный человек — какая-нибудь цель должна быть у моего путешествия. Ладно, „до завтра
важные дела“, как говорил какой-то греческий олух».
«Пресвятая дева! Как мил мой кузен», — сказала про себя Евгения, прерывая
молитвы, — в этот вечер они так и не были дочитаны до конца.
Госпожа Гранде, укладываясь в постель, ни о чем не думала. За дверью, находившейся
посреди перегородки, она слышала, как скряга шагал взад и вперед по своей комнате. Подобно
всем робким женщинам, она давно изучила характер своего властелина. Как чайка предвидит
бурю, так она по неуловимым признакам всегда угадывала бури, бушевавшие в груди Гранде,
и, по ее обычному выражению, она тогда лежала ни жива ни мертва.
Гранде посматривал на дверь кабинета, обитую изнутри, по его распоряжению,
листовым железом, и говорил себе:
«Что за нелепая мысль пришла брату — завещать мне свое детище! Вот так наследство,
нечего сказать! Я и двадцати экю дать не могу. А что такое двадцать экю для этого франта! Он
так рассматривал в лорнет мой барометр, словно хотел сжечь его в печке».
Раздумывая о последствиях этого скорбного завещания, Гранде испытывал, может быть,
еще большее волнение, чем брат, когда писал его.
«И это раззолоченное платье будет моим?..» — думала Нанета и, засыпая, видела себя в
мечтах одетой в свой напрестольный покров, грезила о цветах, коврах, узорчатых шелках, в
первый раз в жизни, как Евгения грезила о любви.
В чистой и безмятежной жизни девушек наступает чудесный час, когда солнце заливает
лучами их душу, когда каждый цветок что-то говорит им, когда биение сердца сообщает мозгу
горячую плодотворность и сливает мечты в смутном желании, — день невинного раздумья и
сладостных утех. Когда ребенок впервые начинает видеть, он улыбается. Когда девушке
впервые открывается непосредственное чувство, она улыбается, как улыбалась ребенком.