Page 21 - Евгения Гранде

госпожа де Грассен, у которой сыновья скоро будут лиценциатами прав. Мне кажется, я еще
переживаю день, когда в бальном зале молодые люди и дамы становились на стулья, чтобы
видеть, как вы танцуете, сударыня, — прибавил аббат, поворачиваясь к своему противнику в
женском образе. — Право, ваш триумф как будто был только вчера…
«Ах, старый злодей! — воскликнула в душе г-жа де Грассен! — Неужто он меня
разгадал?»
«Кажется, мне предстоит большой успех в Сомюре», — думал про себя Шарль,
расстегивая сюртук, закладывая руку за жилет и устремляя вдаль задумчивый взор, —
подражание позе, приданной Чантри 15 лорду Байрону.
Невнимание старика Гранде, или, лучше сказать, озабоченность, в какую погружало его
чтение письма, не ускользнуло ни от нотариуса, ни от председателя, и они старались угадать
содержание этого письма по неуловимым движениям лица хозяина, как раз ярко освещенного
свечой. Винодел с трудом сохранял привычно спокойное выражение лица. Впрочем, каждый
сможет себе представить нарочито спокойный вид этого человека, читая нижеследующее
роковое письмо:

«Дорогой брат, вот уже скоро двадцать три года, как мы не виделись с тобой. Моя
женитьба была поводом для нашего последнего свидания, после чего мы расстались, радуясь
друг на друга. Конечно, я никак не мог предвидеть, что со временем ты будешь единственной
опорой семьи, процветание которой ты приветствовал. Когда это письмо попадет в твои
руки, меня уже не будет на свете. Я попал в безвыходное положение и не хочу пережить
позор банкротства. Я до последней минуты держался на краю бездны, все еще надеясь
выбраться. Приходится упасть в нее. Банкротство моего биржевого маклера и де Рогена,
моего нотариуса, отняло у меня последние средства, — у меня ничего не осталось. К моему
отчаянию, я должен около четырех миллионов, а могу уплатить кредиторам не более
двадцати пяти процентов всей суммы долга. Мои вина лежат на складе мертвым грузом
из-за сокрушительного понижения цен, которое вызвано обильным урожаем винограда
прекрасного качества. Через три дня Париж скажет: „Господин Гранде был мошенник!“ Я,
честный человек, буду лежать, покрытый саваном бесчестия. Я лишаю своего сына и
честного имени, запятнанного мною, и состояния его матери. Бедный мальчик об этом
ничего не знает. Я боготворю его. Мы нежно простились. К счастью, он и не знал, что в
этом прощании излилась последняя волна жизни моей. Неужели он когда-нибудь будет
проклинать меня? Брат мой, брат мой! Как ужасно проклятие детей! Они могут
обжаловать наше проклятие, но их проклятие неотменно. Гранде, ты — старший, ты
обязан за меня вступиться. Сделай так, чтобы у Шарля не вырвалось ни одного горького
слова на моей могиле. Брат мой, если бы я писал к тебе кровью и слезами, в них не было бы
столько страдания, сколько стоит мне это письмо; тогда я плакал бы, истекал кровью, я
умер бы, и кончились бы мои муки. Но я страдаю без единой слезы — и вижу перед собой
смерть. И вот ты теперь — отец Шарля: у него нет родных со стороны матери — ты
знаешь почему. Зачем я не послушался общественных предрассудков? Зачем покорился
любви? Зачем женился на побочной дочери большого барина? У Шарля нет больше семьи. О
мой несчастный сын! Мой сын!
Слушай, Гранде, я взываю к тебе не с мольбой за себя, — и возможно, ты не столь
богат, чтобы выдержать залог в три миллиона, — но я молю за сына. Знай, брат, я с мольбой
простираю к тебе руки. Гранде, умирая, я вверяю тебе Шарля. Я уверен, что ты заменишь
ему отца, и без душевной боли смотрю на пистолеты. Шарль очень любил меня; я был к нему
добр, никогда не огорчал его. Нет, он не проклянет меня. Ты сам увидишь, он кроток, — он
так похож на свою мать, он никогда не причинит тебе горя.
Бедный мальчик, он привык к роскоши, не ведает ни одного из лишений, на какие обрекла

15 Чантри, Френсис (1782–1841) — английский скульптор.