Page 41 - Евгения Гранде

— Маменька, — сказала Евгения, — мы наденем траур по дядюшке.
— Это как решит отец, — ответила г-жа Гранде.
Они опять замолчали. Евгения делала стежки с такой равномерностью движений,
которая выдала бы наблюдателю, как много мыслей нахлынуло на нее. Первым желанием
прелестной девушки было разделить печаль кузена.
Около четырех часов резкий стук молотка отдался в сердце г-жи Гранде.
— Что такое с папенькой? — сказала она дочери.
Винодел вошел веселый. Сняв перчатки, он с такой силой потер себе руки, что содрал бы
кожу, если б она не была выдублена, как русский кожевенный товар, с той лишь разницей, что
она не отдавала ни лиственницей, ни душистой смолой. Старик прохаживался по комнате,
смотрел на часы. Он не мог больше таить свой секрет.
— Жена, — сказал он, нисколько не заикаясь, — я их всех провел. Вино наше продано!
Нынче утром голландцы и бельгийцы уезжали, я стал прогуливаться по площади мимо их
постоялого двора, этаким простачком. Дело, тебе известное, само далось мне в руки.
Владельцы всех хороших виноградников берегут свой сбор и хотят выждать, — я им в этом не
препятствовал. Бельгиец наш был в отчаянии. Я это видел. Дело решенное: он берет весь наш
сбор по двести франков бочка, половина наличными. Получаю золотом. Документы готовы,
вот тебе шесть луидоров. Через три месяца вина упадут в цене.
Последние слова были сказаны спокойно, но с такой глубокой иронией, что сомюрцы,
собравшиеся в это время кучкой на площади и подавленные известием о продаже, только что
совершенной стариком Гранде, — содрогнулись бы от этих слов, если бы их услышали.
Панический страх снизил бы цену вин наполовину.
— У вас в этом году тысяча бочек, папенька? — спросила Евгения.
— Да, дочурка.
Это слово было высшим выражением радости старого бочара.
— Это выходит двести тысяч монет по двадцать су?
— Да, мадемуазель Гранде.
— Значит, папенька, вы легко можете помочь Шарлю.
Изумление, гнев, оцепенение Валтасара, увидевшего надпись: Мане — Текел —

Фарес, 21 не могли бы сравниться с холодной яростью Гранде, когда, забыв и думать о
племяннике, он вдруг снова увидел, что Шарль заполонил и сердце и расчеты дочери.
— А, вот как! Чуть этот франт сунулся в мой дом, вы все тут перевернули вверх дном!
Бросились покупать угощения, устраивать пиры да кутежи. Не желаю подобных шуток! Я,
кажется, в мои годы достаточно знаю, как себя следует вести! И во всяком случае мне не
приходится брать уроки ни у дочери, ни у кого бы то ни было. Я сделаю для племянника то,
что следует, вам в это нечего нос совать. А ты, Евгения, — добавил он, поворачиваясь к
ней, — мне об этом больше ни слова, не то отправлю тебя с Нанетой проветриться в аббатство
Нуайе, и не позже, как завтра же, если ты у меня хоть шевельнешься. А где же он, этот
мальчишка? Сошел ли вниз?
— Нет, мой друг, — ответила г-жа Гранде.
— Да что же он делает?
— Он оплакивает отца, — ответила Евгения.
Гранде посмотрел на дочь, не найдя, что сказать: он все же был немного отцом. Пройдясь
раза два по залу, он быстро поднялся в свой кабинет, чтобы там обдумать помещение
кое-каких денег в процентные бумаги. Две тысячи арпанов лесу, сведенного дочиста, дали ему
шестьсот тысяч франков. Присоединив к этой сумме деньги за тополя, доходы прошлого года
и текущего года, помимо двухсот тысяч франков от только что заключенной сделки, он мог
располагать суммой в девятьсот тысяч франков. Двадцать процентов, которые он мог нажить в

21 «Подсчитано — взвешено — поделено». По библейской легенде эта надпись была начертана на стене залы,
в которой пировал царь Вавилона Валтасар, и предвещала ему близкую гибель (отсюда выражение «Валтасаров
пир»).