Page 39 - Евгения Гранде

— Ну, завела канитель! — сказал старик, пожимая плечами. — Банкротство, Евгения, —
продолжал он, — это кража, которой закон, к сожалению, мирволит. Люди доверили свое
имущество Гильому Гранде, полагаясь на его доброе имя и честность, а он, взявши все,
разорил их, и теперь они слезы кулаками утирают. Разбойник с большой дороги — и тот
лучше несостоятельного должника: грабитель на вас нападает, вы можете защищаться, он
хоть рискует головой, а этот… Короче говоря, Шарль опозорен.
Эти слова отозвались в сердце бедной девушки и пали на него всей своей тяжестью.
Чистая душой, как чист и нежен цветок, родившийся в лесной глуши, она не знала ни правил
света, ни его обманчивых рассуждений, ни его софизмов; она доверчиво приняла жестокое
объяснение, какое дал ей отец относительно банкротства, намеренно умолчав о разнице между
банкротством неумышленным и злостным.
— Значит, вы, папенька, не могли отвратить эту беду?
— Брат со мной не посоветовался. К тому же у него долгов на четыре миллиона.
— А что такое миллион, папенька? Сколько это денег? — спросила Евгения с
простодушием ребенка, который уверен, что немедленно получит желаемое.
— Миллион? — сказал Гранде. — Да это миллион монет по двадцать су. — Нужно пять
монет по двадцать су, чтобы получить пять франков, а двести тысяч таких монет составят
миллион.
— Боже мой, боже мой! — воскликнула Евгения. — Как же это у дяденьки могло быть у
одного целых четыре миллиона? Есть ли еще кто-нибудь во Франции, у кого может быть
столько миллионов?
Старик Гранде поглаживал подбородок, улыбался, и, казалось, шишка на его носу
расплывалась.
— Но что же будет с братцем Шарлем?
— Он отправится в Ост-Индию и там, согласно воле отца, постарается составить себе
состояние.
— А есть ли у него деньги на дорогу?
— Я оплачу его путешествия… до… ну, до Нанта.
Евгения бросилась отцу на шею.
— Ах, папенька, какой вы добрый!
Она с такой нежностью целовала отца, что заставила Гранде почти устыдиться, в нем
чуть-чуть зашевелилась совесть.
— Много нужно времени, чтобы накопить миллион? — спросила Евгения.
— Еще бы! — сказал бочар. — Ты знаешь, что такое наполеондор? Так вот, их нужно
пятьдесят тысяч, чтобы получился миллион.
— Маменька, мы закажем для него напутственный молебен.
— Я тоже думала.
— Так и есть! Вам бы только тратить деньги! — вскричал отец. — Вы что думаете — у
меня сотни тысяч?
В эту минуту в мансарде раздался глухой стон, еще более скорбный, чем прежде;
Евгения и ее мать похолодели от ужаса.
— Нанета, подымись наверх и посмотри, не покончил ли он с собой, — сказал Гранде. —
Ну вот, — продолжал он, оборачиваясь к жене и дочери, побледневшим от его слов, —
бросьте глупости вы обе! Я ухожу! Надо обломать наших голландцев, они уезжают сегодня.
Потом зайду к Крюшо поговорить обо всем этом.
Он ушел. Когда Гранде затворил за собой дверь, Евгения и мать облегченно вздохнули.
До этого утра дочь никогда не чувствовала себя принужденно в присутствии отца, но за эти
несколько часов ее мысли и чувства менялись с каждой минутой.
— Маменька, сколько луидоров получают за бочку вина?
— Отец продает вино от ста до полутораста франков за бочку; иногда берет по двести,
как я слышала.
— Если он выделывает по тысяче четыреста бочек вина…