Page 42 - Евгения Гранде

короткий срок на ренте, ходившей по семидесяти франков, соблазняли его. Он набросал свои
подсчеты на газете, где сообщалось о смерти его брата, слыша, хотя и не слушая, стенания
племянника. Нанета постучала в стенку, приглашая хозяина сойти вниз: обед был подан. На
последней ступеньке лестницы Гранде говорил себе:
«Раз я получу восемь процентов, я сделаю это дело. В два года у меня будет полтора
миллиона франков, которые я получу из Парижа чистоганом».
— Ну, а где же племянник?
— Говорит, что не хочет кушать, — отвечала Нанета. — А ведь это нездорово.
— Зато экономно, — ответил ей хозяин.
— Уж это само собой, — сказала Нанета.
— Да что! Не вечно же будет он плакать. Голод и волка из лесу гонит.
Обед прошел в необычном молчании.
— Друг мой, — сказала г-жа Гранде, когда сняли со стола скатерть, — нам нужно надеть
траур.
— В самом деле, госпожа Гранде, вы уж не знаете, что выдумать, только бы тратить
деньги. Траур в сердце, а не в одежде.
— Но по брату полагается носить траур, и церковь велит нам…
— Покупайте для себя траур на свои шесть луидоров. Мне дадите креп, для меня
довольно.
Евгения подняла глаза к небу, не вымолвив ни слова. В первый раз в жизни
великодушные склонности ее, дремавшие, подавленные, но вдруг пробужденные, каждую
минуту подвергались оскорблениям. Этот вечер с виду был похож на тысячу вечеров
однообразного их существования, но, несомненно, был самым ужасным из них. Евгения
работала, не поднимая головы, и не пользовалась рабочей шкатулкой, к которой Шарль
пренебрежительно отнесся накануне. Г-жа Гранде вязала нарукавники. Гранде вертел
большими пальцами рук, целых четыре часа погруженный в расчеты, последствия которых
должны были на другой день изумить Сомюр. В этот день к ним никто не пришел. Тем
временем весь город толковал о произведенной Гранде продаже вина, о несостоятельности его
брата и о приезде племянника. Повинуясь потребности поговорить о своих общих интересах,
все владельцы виноградников, принадлежащие к высшим и средним кругам Сомюра,
собрались у г-на де Грассена и метали гром и молнии, проклиная бывшего мэра.
Нанета пряла, и жужжание колеса ее прялки было единственным звуком, раздававшимся
в грязно-серых стенах зала.
— Что-то мы языком не треплем? — сказала она, показав в улыбке свои зубы, белые и
крупные, как чищеный миндаль.
— Зря нечего и трепать, — отозвался Гранде, очнувшись от глубокого раздумья.
Он видел себя в перспективе — через три года — обладателем восьми миллионов и
словно уже плыл по золотой шири.
— Давайте-ка спать ложиться. Я пойду прощусь за всех с племянником да спрошу, не
поест ли он чего.
Госпожа Гранде осталась на площадке второго этажа, чтобы слышать разговор Шарля с
дядей. Евгения была похрабрее матери и поднялась на две ступеньки.
— Ну, что, племянничек, у вас горе? Что же, поплачьте, это в порядке вещей. Отец —
всегда отец. Горе перетерпеть приходится. Пока вы плачете, я вашими делами занимаюсь. Я,
видите ли, родственник неплохой. Ну-ка, приободритесь. Может, выпьете вина стаканчик?
Вино в Сомюре нипочем, его предлагают, как чашку чаю в Индии. А что же вы сидите
впотьмах? Нехорошо! Нехорошо! Надо ясно видеть, что делаешь.
Гранде подошел к камину.
— Вот так так! — вскричал он. — Целая свеча. Где, черт возьми, они свечку выудили?
Девки готовы пол в доме выломать, чтобы сварить яиц этому мальчишке.
Услышав эти слова, мать и дочь кинулись по своим комнатам и забились в постели так
быстро, словно испуганные мыши в норки.