Page 7 - Евгения Гранде

Крюшо де Бонфон двери дома были открыты во всякое время, тогда как его соперника
принимали только по воскресеньям. Одни утверждали, что г-жа де Грассен теснее, чем
Крюшо, связана с дамами семейства Гранде, имеет возможность внушить им определенные
мысли, а поэтому рано или поздно добьется своего. Другие возражали, что аббат Крюшо
самый вкрадчивый человек на свете и что женщина против монаха — игра равная. «Два сапога
— пара», — говорил некий сомюрский остроумец.
Местные старожилы, более осведомленные, полагали, что Гранде слишком осторожен и
не выпустит богатства из рук семьи, сомюрская Евгения Гранде выйдет за сына парижского
Гранде, богатого оптового виноторговца. На это и крюшотинцы и грассенисты отвечали:
— Прежде всего, за тридцать лет братья не виделись и двух раз. А затем парижский
Гранде для своего сына метит высоко. Он мэр своего округа, депутат, полковник
национальной гвардии, член коммерческого суда. Он не признает сомюрских Гранде и
намерен породниться с семьей какого-нибудь герцога милостью Наполеона.
Чего только не говорили о наследнице этого состояния, о ней судили и рядили на
двадцать лье кругом и даже в дилижансах от Анжера до Блуа включительно! В начале 1819
года крюшотинцы явно взяли перевес над грассенистами. Как раз тогда было назначено в
продажу имение Фруафон, замечательное своим парком, восхитительным замком, фермами,
речками, прудами, лесами, — имение ценностью в три миллиона; молодой маркиз де Фруафон
нуждался в деньгах и решил реализовать свое недвижимое имущество. Нотариус Крюшо,
председатель Крюшо и аббат Крюшо с помощью своих приверженцев сумели помешать
распродаже имения мелкими участками. Нотариус заключил с маркизом очень выгодную
сделку, уверив его, что пришлось бы вести бесконечные судебные тяжбы с отдельными
покупщиками, прежде чем они уплатят за участки, гораздо лучше продать все поместье г-ну
Гранде, человеку состоятельному и к тому же готовому заплатить наличными деньгами.
Прекрасный фруафонский маркизат был препровожден в глотку г-на Гранде, который, к
великому удивлению всего Сомюра, после необходимых формальностей, учтя проценты,
заплатил за поместье чистоганом. Это событие наделало шуму и в Нанте и в Орлеане. Г-н
Гранде отправился посмотреть свой замок, воспользовавшись оказией, — в тележке, которая
туда возвращалась. Окинув хозяйским взором свое владение, он возвратился в Сомюр,
уверенный, что затраченные им деньги будут приносить пять процентов, и задавшись смелой
мыслью округлить фруафонский маркизат, присоединив к нем все свои владения. Затем,
чтобы пополнить свою почти опустевшую казну, он решил начисто вырубить свои рощи и
леса, а также свести на продажу и тополя у себя на лугах.
Теперь легко понять все значение слов: «дом господина Гранде», — дом
угрюмо-холодный, безмолвный, расположенный в высокой части города и укрытый
развалинами крепостной стены. Два столба и глубокая арка, под которой находились ворота,
были, как и весь дом, сложены из песчаника — белого камня, которым изобилует побережье
Луары, настолько мягкого, что его прочности едва хватает в среднем на двести лет.
Множество неровных, причудливо расположенных дыр — следствие переменчивого
климата, — сообщали арке и косякам входа характерный для французской архитектуры вид,
как будто они были источены червями, и некоторое сходство с тюремными воротами. Над
аркой высился продолговатый барельеф из крепкого камня, но высеченные на нем
аллегорические фигуры — четыре времени года — уже выветрились и совершенно почернели.
Над барельефом выступал карниз, на котором росло несколько случайно попавших туда
растений — желтые стенницы, повилика, вьюнок, подорожник и даже молоденькая вишня,
уже довольно высокая. Массивные дубовые ворота, темные, ссохшиеся, растрескавшиеся со
всех концов, ветхие с виду, крепко поддерживались системой болтов, составлявших
симметрические рисунки. Посредине ворот, в калитке, было прорезано маленькое квадратное
отверстие, забранное частой решеткой с побуревшими от ржавчины железными прутьями, и
она служила, так сказать, основанием для существования дверного молотка, прикрепленного к
ней кольцом и ударявшего по кривой приплюснутой головке большого гвоздя. Этот молоток
продолговатой формы из тех, что наши предки называли «жакмаром», походил на жирный