Page 24 - Герой нашего времени

– И я могу делать с ними все, что хочу?
– Хоть в газетах печатайте. Какое мне дело?.. Что, я разве друг его какой?.. или
родственник? Правда, мы жили долго под одной кровлей… А мало ли с кем я не жил?..
Я схватил бумаги и поскорее унес их, боясь, чтоб штабс-капитан не раскаялся. Скоро
пришли нам объявить, что через час тронется оказия; я велел закладывать. Штабс-капитан
вошел в комнату в то время, когда я уже надевал шапку; он, казалось, не готовился к отъезду;
у него был какой-то принужденный, холодный вид.
– А вы, Максим Максимыч, разве не едете?
– Нет-с.
– А что так?
– Да я еще коменданта не видал, а мне надо сдать ему кой-какие казенные вещи…
– Да ведь вы же были у него?
– Был, конечно, – сказал он, заминаясь – да его дома не было… а я не дождался.
Я понял его: бедный старик, в первый раз от роду, может быть, бросил дела службы для
собственной надобности, говоря языком бумажным, – и как же он был награжден!
– Очень жаль, – сказал я ему, – очень жаль, Максим Максимыч, что нам до срока надо
расстаться.
– Где нам, необразованным старикам, за вами гоняться!.. Вы молодежь светская, гордая:
еще пока здесь, под черкесскими пулями, так вы туда-сюда… а после встретишься, так
стыдитесь и руку протянуть нашему брату.
– Я не заслужил этих упреков, Максим Максимыч.
– Да я, знаете, так, к слову говорю: а впрочем, желаю вам всякого счастия и веселой
дороги.
Мы простились довольно сухо. Добрый Максим Максимыч сделался упрямым,
сварливым штабс-капитаном! И отчего? Оттого, что Печорин в рассеянности или от другой
причины протянул ему руку, когда тот хотел кинуться ему на шею! Грустно видеть, когда
юноша теряет лучшие свои надежды и мечты, когда пред ним отдергивается розовый флер,
сквозь который он смотрел на дела и чувства человеческие, хотя есть надежда, что он заменит
старые заблуждения новыми, не менее проходящими, но зато не менее сладкими… Но чем их
заменить в лета Максима Максимыча? Поневоле сердце очерствеет и душа закроется…
Я уехал один.

Журнал Печорина

Предисловие

Недавно я узнал, что Печорин, возвращаясь из Персии, умер. Это известие меня очень
обрадовало: оно давало мне право печатать эти записки, и я воспользовался случаем поставить
имя над чужим произведением. Дай Бог, чтоб читатели меня не наказали за такой невинный
подлог!
Теперь я должен несколько объяснить причины, побудившие меня предать публике
сердечные тайны человека, которого я никогда не знал. Добро бы я был еще его другом:
коварная нескромность истинного друга понятна каждому; но я видел его только раз в моей
жизни на большой дороге, следовательно, не могу питать к нему той неизъяснимой ненависти,
которая, таясь под личиною дружбы, ожидает только смерти или несчастия любимого
предмета, чтоб разразиться над его головою градом упреков, советов, насмешек и сожалений.
Перечитывая эти записки, я убедился в искренности того, кто так беспощадно выставлял
наружу собственные слабости и пороки. История души человеческой, хотя бы самой мелкой
души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она –
следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она писана без тщеславного
желания возбудить участие или удивление. Исповедь Руссо имеет уже недостаток, что он
читал ее своим друзьям.