Page 4 - Герой нашего времени

вытянуть из него какую-нибудь историйку – желание, свойственное всем путешествующим и
записывающим людям. Между тем чай поспел; я вытащил из чемодана два походных
стаканчика, налил и поставил один перед ним. Он отхлебнул и сказал как будто про себя: «Да,
бывало!» Это восклицание подало мне большие надежды. Я знаю, старые кавказцы любят
поговорить, порассказать; им так редко это удается: другой лет пять стоит где-нибудь в
захолустье с ротой, и целые пять лет ему никто не скажет «здравствуйте» (потому что
фельдфебель говорит «здравия желаю»). А поболтать было бы о чем: кругом народ дикий,
любопытный; каждый день опасность, случаи бывают чудные, и тут поневоле пожалеешь о
том, что у нас так мало записывают.
– Не хотите ли подбавить рому? – сказал я своему собеседнику, – у меня есть белый из
Тифлиса; теперь холодно.
– Нет-с, благодарствуйте, не пью.
– Что так?
– Да так. Я дал себе заклятье. Когда я был еще подпоручиком, раз, знаете, мы подгуляли
между собой, а ночью сделалась тревога; вот мы и вышли перед фрунт навеселе, да уж и
досталось нам, как Алексей Петрович узнал: не дай господи, как он рассердился! чуть-чуть не
отдал под суд. Оно и точно: другой раз целый год живешь, никого не видишь, да как тут еще
водка – пропадший человек!
Услышав это, я почти потерял надежду.
– Да вот хоть черкесы, – продолжал он, – как напьются бузы на свадьбе или на
похоронах, так и пошла рубка. Я раз насилу ноги унес, а еще у мирнова князя был в гостях.
– Как же это случилось?
– Вот (он набил трубку, затянулся и начал рассказывать), вот изволите видеть, я тогда
стоял в крепости за Тереком с ротой – этому скоро пять лет. Раз, осенью пришел транспорт с
провиантом; в транспорте был офицер, молодой человек лет двадцати пяти. Он явился ко мне
в полной форме и объявил, что ему велено остаться у меня в крепости. Он был такой
тоненький, беленький, на нем мундир был такой новенький, что я тотчас догадался, что он на
Кавказе у нас недавно. «Вы, верно, – спросил я его, – переведены сюда из России?» – «Точно
так, господин штабс-капитан», – отвечал он. Я взял его за руку и сказал: «Очень рад, очень
рад. Вам будет немножко скучно… ну да мы с вами будем жить по-приятельски… Да,
пожалуйста, зовите меня просто Максим Максимыч, и, пожалуйста, – к чему эта полная
форма? приходите ко мне всегда в фуражке». Ему отвели квартиру, и он поселился в крепости.
– А как его звали? – спросил я Максима Максимыча.
– Его звали… Григорием Александровичем Печориным. Славный был малый, смею вас
уверить; только немножко странен. Ведь, например, в дождик, в холод целый день на охоте;
все иззябнут, устанут – а ему ничего. А другой раз сидит у себя в комнате, ветер пахнет,
уверяет, что простудился; ставнем стукнет, он вздрогнет и побледнеет; а при мне ходил на
кабана один на один; бывало, по целым часам слова не добьешься, зато уж иногда как начнет
рассказывать, так животики надорвешь со смеха… Да-с, с большими был странностями, и,
должно быть, богатый человек: сколько у него было разных дорогих вещиц!..
– А долго он с вами жил? – спросил я опять.
– Да с год. Ну да уж зато памятен мне этот год; наделал он мне хлопот, не тем будь
помянут! Ведь есть, право, этакие люди, у которых на роду написано, что с ними должны
случаться разные необыкновенные вещи!
– Необыкновенные? – воскликнул я с видом любопытства, подливая ему чая.
– А вот я вам расскажу. Верст шесть от крепости жил один мирной князь. Сынишка его,
мальчик лет пятнадцати, повадился к нам ездит: всякий день, бывало, то за тем, то за другим; и
уж точно, избаловали мы его с Григорием Александровичем. А уж какой был головорез,
проворный на что хочешь: шапку ли поднять на всем скаку, из ружья ли стрелять. Одно было в
нем нехорошо: ужасно падок был на деньги. Раз, для смеха, Григорий Александрович
обещался ему дать червонец, коли он ему украдет лучшего козла из отцовского стада; и что ж
вы думаете? на другую же ночь притащил его за рога. А бывало, мы его вздумаем дразнить,