Page 7 - Герой нашего времени

вопьется; а кольчуга – такая, как твоя, нипочем.
Казбич молчал.
– В первый раз, как я увидел твоего коня, – продолжал Азамат, когда он под тобой
крутился и прыгал, раздувая ноздри, и кремни брызгами летели из-под копыт его, в моей душе
сделалось что-то непонятное, и с тех пор все мне опостылело: на лучших скакунов моего отца
смотрел я с презрением, стыдно было мне на них показаться, и тоска овладела мной; и, тоскуя,
просиживал я на утесе целые дни, и ежеминутно мыслям моим являлся вороной скакун твой с
своей стройной поступью, с своим гладким, прямым, как стрела, хребтом; он смотрел мне в
глаза своими бойкими глазами, как будто хотел слово вымолвить. Я умру, Казбич, если ты мне
не продашь его! – сказал Азамат дрожащим голосом.
Мне послышалось, что он заплакал: а надо вам сказать, что Азамат был преупрямый
мальчишка, и ничем, бывало, у него слез не выбьешь, даже когда он был помоложе.
В ответ на его слезы послышалось что-то вроде смеха.
– Послушай! – сказал твердым голосом Азамат, – видишь, я на все решаюсь. Хочешь, я
украду для тебя мою сестру? Как она пляшет! как поет! а вышивает золотом – чудо! Не бывало
такой жены и у турецкого падишаха… Хочешь, дождись меня завтра ночью там в ущелье, где
бежит поток: я пойду с нею мимо в соседний аул, – и она твоя. Неужели не стоит Бэла твоего
скакуна?
Долго, долго молчал Казбич; наконец вместо ответа он затянул старинную песню
6
вполголоса [ ]:

Много красавиц в аулах у нас,
Звезды сияют во мраке их глаз.
Сладко любить их, завидная доля;
Но веселей молодецкая воля.
Золото купит четыре жены,
Конь же лихой не имеет цены:
Он и от вихря в степи не отстанет,
Он не изменит, он не обманет.

Напрасно упрашивал его Азамат согласиться, и плакал, и льстил ему, и клялся; наконец
Казбич нетерпеливо прервал его:
– Поди прочь, безумный мальчишка! Где тебе ездить на моем коне? На первых трех
шагах он тебя сбросит, и ты разобьешь себе затылок об камни.
– Меня? – крикнул Азамат в бешенстве, и железо детского кинжала зазвенело об
кольчугу. Сильная рука оттолкнула его прочь, и он ударился об плетень так, что плетень
зашатался. «Будет потеха!» – подумал я, кинулся в конюшню, взнуздал лошадей наших и
вывел их на задний двор. Через две минуты уж в сакле был ужасный гвалт. Вот что случилось:
Азамат вбежал туда в разорванном бешмете, говоря, что Казбич хотел его зарезать. Все
выскочили, схватились за ружья – и пошла потеха! Крик, шум, выстрелы; только Казбич уж
был верхом и вертелся среди толпы по улице, как бес, отмахиваясь шашкой.
– Плохое дело в чужом пиру похмелье, – сказал я Григорью Александровичу, поймав его
за руку, – не лучше ли нам поскорей убраться?
– Да погодите, чем кончится.
– Да уж, верно, кончится худо; у этих азиатов все так: натянулись бузы, и пошла резня! –
Мы сели верхом и ускакали домой.
– А что Казбич? – спросил я нетерпеливо у штабс-капитана.
– Да что этому народу делается! – отвечал он, допивая стакан чая, – ведь ускользнул!

6 Я прошу прощения у читателей в том, что переложил в стихи песню Казбича, переданную мне, разумеется,
прозой; но привычка – вторая натура. (Прим. Лермонтова.)