Page 5 - Герой нашего времени

так глаза кровью и нальются, и сейчас за кинжал. «Эй, Азамат, не сносить тебе головы, –
2
говорил я ему, яман [ ] будет твоя башка!»
Раз приезжает сам старый князь звать нас на свадьбу: он отдавал старшую дочь замуж, а
мы были с ним кунаки: так нельзя же, знаете, отказаться, хоть он и татарин. Отправились. В
ауле множество собак встретило нас громким лаем. Женщины, увидя нас, прятались; те,
которых мы могли рассмотреть в лицо, были далеко не красавицы. «Я имел гораздо лучшее
мнение о черкешенках», – сказал мне Григорий Александрович. «Погодите!» – отвечал я,
усмехаясь. У меня было свое на уме.
У князя в сакле собралось уже множество народа. У азиатов, знаете, обычай всех
встречных и поперечных приглашать на свадьбу. Нас приняли со всеми почестями и повели в
кунацкую. Я, однако ж, не позабыл подметить, где поставили наших лошадей, знаете, для
непредвидимого случая.
– Как же у них празднуют свадьбу? – спросил я штабс-капитана.
– Да обыкновенно. Сначала мулла прочитает им что-то из Корана; потом дарят молодых
и всех их родственников, едят, пьют бузу; потом начинается джигитовка, и всегда один
какой-нибудь оборвыш, засаленный, на скверной хромой лошаденке, ломается, паясничает,
смешит честную компанию; потом, когда смеркнется, в кунацкой начинается, по-нашему
сказать, бал. Бедный старичишка бренчит на трехструнной… забыл как по-ихнему, ну, да
вроде нашей балалайки. Девки и молодые ребята становятся в две шеренги одна против
другой, хлопают в ладоши и поют. Вот выходит одна девка и один мужчина на середину и
начинают говорить друг другу стихи нараспев, что попало, а остальные подхватывают хором.
Мы с Печориным сидели на почетном месте, и вот к нему подошла меньшая дочь хозяина,
девушка лет шестнадцати, и пропела ему… как бы сказать?.. вроде комплимента.
– А что ж такое она пропела, не помните ли?
– Да, кажется, вот так: «Стройны, дескать, наши молодые джигиты, и кафтаны на них
серебром выложены, а молодой русский офицер стройнее их, и галуны на нем золотые. Он как
тополь между ними; только не расти, не цвести ему в нашем саду». Печорин встал, поклонился
ей, приложив руку ко лбу и сердцу, и просил меня отвечать ей, я хорошо знаю по-ихнему и
перевел его ответ.
Когда она от нас отошла, тогда я шепнул Григорью Александровичу: «Ну что, какова?» –
«Прелесть! – отвечал он. – А как ее зовут?» – «Ее зовут Бэлою», – отвечал я.
И точно, она была хороша: высокая, тоненькая, глаза черные, как у горной серны, так и
заглядывали нам в душу. Печорин в задумчивости не сводил с нее глаз, и она частенько
исподлобья на него посматривала. Только не один Печорин любовался хорошенькой княжной:
из угла комнаты на нее смотрели другие два глаза, неподвижные, огненные. Я стал
вглядываться и узнал моего старого знакомца Казбича. Он, знаете, был не то, чтоб мирной, не
то, чтоб немирной. Подозрений на него было много, хоть он ни в какой шалости не был
замечен. Бывало, он приводил к нам в крепость баранов и продавал дешево, только никогда не
торговался: что запросит, давай, – хоть зарежь, не уступит. Говорили про него, что он любит
таскаться на Кубань с абреками, и, правду сказать, рожа у него была самая разбойничья:
маленький, сухой, широкоплечий… А уж ловок-то, ловок-то был, как бес! Бешмет всегда
изорванный, в заплатках, а оружие в серебре. А лошадь его славилась в целой Кабарде, – и
точно, лучше этой лошади ничего выдумать невозможно. Недаром ему завидовали все
наездники и не раз пытались ее украсть, только не удавалось. Как теперь гляжу на эту лошадь:
вороная, как смоль, ноги – струнки, и глаза не хуже, чем у Бэлы; а какая сила! скачи хоть на
пятьдесят верст; а уж выезжена – как собака бегает за хозяином, голос даже его знала! Бывало,
он ее никогда и не привязывает. Уж такая разбойничья лошадь!..
В этот вечер Казбич был угрюмее, чем когда-нибудь, и я заметил, что у него под
бешметом надета кольчуга. «Недаром на нем эта кольчуга, – подумал я, – уж он, верно,

2 плохо (тюрк.)