Page 11 - Мои университеты

Вышла прогуляться в садик барыня - эй!
Десяток голосов оглушительно заревел, прихлопывая ладонями по столам:
Сторож город сторожит,
Видит - барыня лежит...
Хохот, свист, и гремят слова, которым, по отчаянному цинизму, вероятно, нет равных на
земле.
Кто-то познакомил меня с Андреем Деренковым, владельцем маленькой, бакалейной
лавки, спрятанной в конце бедной, узенькой улицы, над оврагом, заваленным мусором.
Деренков, сухорукий человечек, с добрым лицом в светлой бородке и умными глазами
обладал лучшей в городе библиотекой запрещенных и редких книг, - ими пользовались
студенты многочисленных учебных заведений Казани и различные революционно
настроенные люди.
Лавка Деренкова помещалась в низенькой пристройке к дому скопца-менялы; дверь из
лавки вела в большую комнату, ее слабо освещало окно во двор; за этой комнатой - продолжая
ее - помещалась тесная кухня; за кухней в темных сенях, между пристройкой и домом, в углу
прятался чулан, и в нем скрывалась злокозненная библиотека. Часть ее книг была переписана
пером в толстые тетради, - таковы были "Исторические письма" Лаврова, "Что делать?"
Чернышевского, некоторые статьи Писарева, "Царь-голод", "Хитрая механика", - все эти
рукописи были очень зачитаны, измяты.
Когда я впервые пришел в лавку, Деренков, занятый с покупателями, кивнул мне на
дверь в комнату; я вошел туда и вижу: в сумраке, в углу, стоит на коленях, умиленно молясь,
маленький старичок, похожий на портрет Серафима Саровского. Что-то неладное,
противоречивое почувствовал я, глядя на старичка.
О Деренкове мне говорили, как о "народнике"; в моем представлении народник -
революционер, а революционер не должен веровать в бога, богомольный старичок показался
мне лишним в этом доме.
Кончив молиться, он аккуратно пригладил белые волосы головы и бороды,
присмотрелся ко мне и сказал:
- Отец Андрея. А вы кто будете? Вот как? А я думал - переодетый студент.
- Зачем же студенту переодеваться? - спросил я.
- Ну, да, - тихо отозвался старик, - ведь как ни переоденься - бог узнает!
Он ушел в кухню, а я, сидя у окна, задумался и вдруг услыхал возглас:
- Вот он какой!
У косяка двери в кухню стояла девушка, одетая в белое; ее светлые волосы были коротко
острижены, на бледном, пухлом лице сияли, улыбаясь, синие глаза. Она была очень похожа на
ангела, как их изображают дешевые олеографии.
- Отчего вы испугались? Разве я такая страшная? - говорила она тонким, вздрагивающим
голосом и осторожно, медленно подвигалась ко мне, держась за стену, точно она шла не по
твердому полу, а по зыбкому канату, натянутому в воздухе. Это неумение ходить еще больше
уподобляло ее существу иного мира. Она вся вздрагивала, как будто в ноги ей впивались иглы,
а стена жгла ее детски пухлые руки. И пальцы рук были странно неподвижны.
Я стоял пред нею молча, испытывая чувство странного смятения и острой жалости. Все
необычно в этой темной комнате.
Девушка села на стул так осторожно, точно боялась, что стул улетит из-под нее. Просто,
как никто этого не делает, она рассказала мне, что только пятый день начала ходить, а до того
почти три месяца лежала в постели - у нее отнялись руки и ноги.
- Это - нервная болезнь такая, - сказала она улыбаясь.
Помню, мне хотелось, чтобы ее состояние было объяснено как-то иначе; нервная
болезнь - это слишком просто для такой девушки и в такой странной комнате, где все вещи
робко прижались к стенам, а в углу, пред иконами слишком ярко горит огонек лампады и по
белой скатерти большого, обеденного стола беспричинно ползает тень ее медных цепей.
- Мне много говорили о вас, - вот я и захотела посмотреть какой вы, слышал я детски