Page 45 - Мои университеты

заговорил о том, что мужик - человек осторожный, недоверчивый. Он - сам себя боится,
соседа боится, а особенно - всякого чужого. Ещё не прошло тридцати лет, как ему дали волю,
каждый сорокалетний крестьянин родился рабом и помнит это. Что такое воля - трудно
понять. Рассуждая просто - воля, это значит: живу как хочу. Но - везде начальство, и все
мешают жить. У помещиков отнял крестьянство царь, стало быть, теперь царь единый
господин надо всем крестьянством. И снова: а что ж такое воля? Вдруг придёт день, когда царь
объяснит, что она значит. Мужик очень верит в царя, единого господина всей земли и всех
богатств. Он отнял крестьян у помещиков, - может отнять пароходы и лавки у купцов. Мужик
- царист, он понимает: много господ - плохо, один - лучше. Он ждёт, что наступит день, когда
царь объявит ему смысл воли. Тогда - хватай кто что может. Этого дня все хотят и каждый -
боится, каждый живёт настороже внутри себя: не прозевать бы решительный день всеобщей
делёжки. И - сам себя боится: хочет много, и есть что взять, а - как возьмёшь? Все точат зубы
на одно и то же. К тому же везде - неисчислимое количество начальства, явно враждебного
мужику да и царю. Но - и без начальства нельзя, все передерутся, перебьют друг друга.
Ветер сердито плескал в стёкла окон обильным вешним дождём. Серая мгла изливалась
по улице; в душе у меня тоже стало серовато и скучно. Спокойный, негромкий голос
раздумчиво говорил:
- Внушайте мужику, чтобы он постепенно научался отбирать у царя власть в свои руки,
говорите ему, что народ должен иметь право выбирать начальство из своей среды - и
станового, и губернатора, и царя...
- Это - на сто лет!
- А вы думали всё сделать к троицыну дню? - серьёзно спросил Хохол.
Вечером он ушёл куда-то, а часов в одиннадцать я услышал на улице выстрел, - он
хлопнул где-то близко. Выскочив во тьму, под дождь, я увидал, что Михаил Антонович идёт к
воротам, обходя потоки воды неторопливо и тщательно, большой, чёрный.
- Вы - что? Это я выпалил...
- В кого?
- А тут какие-то с кольями наскочили на меня. Я говорю: "Отстаньте, стрелять буду", - не
слушают. Ну, тогда я выстрелил в небо, - ему не повредишь...
Он стоял в сенях, раздеваясь, отжимая рукой мокрую бороду, и фыркал, как лошадь.
- А сапоги чортовы, оказывается, худые у меня! Надо переобуться. Вы умеете револьвер
чистить? Пожалуйста, а то заржавеет. Смажьте керосином...
Восхищало меня его непоколебимое спокойствие, тихое упрямство взгляда его серых
глаз. В комнате, расчёсывая бороду перед зеркалом, он предупредил меня:
- Вы ходите по селу осторожней, особенно - в праздники, вечерами, вас, наверное, тоже
захотят бить. Но палку с собой не носите, это раздражает драчунов и может внушить им
мысль, что вы - боитесь. А бояться - не надо! Они сами народ трусоватый...
Я начал жить очень хорошо, каждый день приносил мне новое и важное. С жадностью
стал читать книги по естествознанию, Ромась учил меня:
- Это, Максимыч, прежде всего и всего лучше надо знать, в эту науку вложен лучший
разум человечий.
Вечерами, трижды в неделю, приходил Изот, я учил его грамоте. Сначала он отнёсся ко
мне недоверчиво, с легонькой усмешкой, но после нескольких уроков добродушно сказал:
- Хорошо объясняешь! Тебе бы, парень, учителем быть...
И - вдруг предложил:
- Ты будто сильный, ну-ка, давай на палке потянемся?
Взяли из кухни палку, сели на пол и, упёршись друг другу ступнями в ступни ног, долго
старались поднять друг друга с пола, а Хохол, ухмыляясь, подзадоривал нас:
- А - ну? Уть!
Изот поднял меня, и это, кажется, ещё более расположило его в мою пользу.
- Ничего, ты - здоров! - утешил он меня. - Жаль, рыбу не любишь ловить, а то ходил бы со
мной на Волгу. Ночью на Волге - царствие небесное!