Page 118 - Отец Горио

завтра к ней приедет весь Париж, и там буду я. Этим счастьем обязана я вам.
— А может быть, это одна из тех нелепых сплетен, какие во множестве гуляют по
Парижу? — заметил Растиньяк.
— Завтра мы узнаем правду.
Эжен не вернулся в «Дом Воке». У него нехватило духу расстаться с новой, собственной
квартирой. Накануне ему пришлось уйти от Дельфины в час ночи, теперь Дельфина в два
уехала домой. На следующее утро он встал поздно и до полудня ждал Дельфину, приехавшую
завтракать к нему. Молодые люди так жадны до этих милых ощущений счастья, что Растиньяк
почти забыл о папаше Горио. Свыкаться с каждой вещью изящной обстановки, собственной,
своей обстановки, казалось ему каким-то непрерывным празднеством. В присутствии
Дельфины все здесь приобретало особенную ценность. Тем не менее около четырех часов дня
влюбленные подумали и о папаше Горио, вспомнив, как был он счастлив надеждой переехать
в этот дом. Эжен указал на то, что раз старику грозит болезнь, то нужно скорее перевезти его
сюда, и, расставшись с Дельфиной, побежал в «Дом Воке». За столом не было ни Бьяншона, ни
папаши Горио.
— Ну, наш папаша Горио скапутился, — заявил художник. — Бьяншон наверху, у него.
Старикан виделся с одной из дочерей, графиней де Ресторама. После этого он вздумал выйти
из дому, и ему стало хуже. Скоро наше общество лишится одного из своих лучших
украшений.
Растиньяк бросился наверх.
— Господин Эжен! Господин Эжен, вас зовет хозяйка! — крикнула ему Сильвия.
— Господин Эжен, — обратилась к нему вдова, — вы и господин Горио обязались
выехать пятнадцатого февраля. А после пятнадцатого прошло уже три дня, — сегодня
восемнадцатое; теперь вам обоим придется заплатить мне за весь месяц, но ежели вам угодно
поручиться за папашу Горио, то с меня довольно вашего слова.
— Зачем? Неужели вы ему не доверяете?
— Доверять? Ему! Да ежели старик так и умрет, не придя в сознание, его дочери не дадут
мне ни лиара, а вся его рухлядь не стоит и десяти франков. Не знаю зачем, но сегодня утром он
унес свои последние столовые приборы. Принарядился что твой молодой человек. И как будто
даже, прости господи, нарумянился, — мне показалось, он словно помолодел.
— Я отвечаю за все, — сказал Эжен, вздрогнув от ужаса и предчувствуя катастрофу.
Он поднялся к папаше Горио. Старик бессильно лежал в постели, рядом с ним сидел
Бьяншон.
— Добрый день, папа, — поздоровался Эжен.
Старик ласково улыбнулся ему и, обратив на него стеклянные глаза, спросил:
— Как она поживает?
— Хорошо. А вы?
— Ничего.
— Не утомляй его, — сказал Бьяншон, отводя Эжена в угол.
— Ну как? — спросил Эжен.
— Спасти его может только чудо. Произошло кровоизлияние, поставлены горчичники; к
счастью, он их чувствует, они действуют.
— Можно ли его перевезти?
— Немыслимо. Придется оставить его здесь: полный покой, никаких волнений!
— Милый Бьяншон, — сказал Эжен, — мы будем вдвоем ухаживать за ним.
— Я уже пригласил из нашей больницы главного врача.
— И что же?
— Завтра вечером он скажет свое мнение. Он обещал зайти после дневного обхода. К
сожалению, этот старикашка выкинул сегодня утром какую-то легкомысленную штуку, а
какую — не хочет говорить; он упрям, как осел. Когда я заговариваю с ним, он, чтобы не
отвечать, притворяется, будто спит и не слышит, а если глаза у него открыты, но начинает
охать. Сегодня поутру он ушел из дому и пешком шатался по Парижу неизвестно где. Утащил