Page 115 - Отец Горио

мне умирать: не остается ничего другого. Я больше ни на что не годен, я больше не отец! Нет!
Она просит, она нуждается! А у меня, бездельника, нет ничего. Ах ты, старый лиходей, у тебя
две дочери, а ты устроил себе пожизненную ренту! Ты, значит, их не любишь? Подыхай же,
подыхай, как собака! Да я хуже собаки, собака вела бы себя лучше! Ох, голова моя! В ней все
кипит!
— Папа, будьте же благоразумны! — закричали обе женщины, обступая его, чтобы он не
вздумал биться головой об стену.
Горио рыдал. Эжен в ужасе схватил свой вексель, выданный Вотрену, со штемпелем на
бóльшую сумму, переправил цифры, оформил как вексель на двенадцать тысяч приказу
Горио и вошел в комнату соседа.
— Сударыня, вот нужные вам деньги, — сказал он графине, подавая ей вексель. — Я
спал, ваш разговор разбудил меня; благодаря этому я узнал, сколько я должен господину
Горио. Вот обязательство, которое вы можете учесть, я оплачу его точно в срок.
Графиня стояла неподвижно, держа в руках гербовую бумагу.
— Дельфина, — проговорила она, бледнея, дрожа от гнева, ярости и бешенства, — я все
тебе прощала, свидетель бог, но это!.. Господин де Растиньяк был рядом, ты это знала. У тебя
хватило низости отомстить мне, заставив меня невольно доверить ему мои тайны, мою жизнь,
жизнь моих детей, мой позор, мою честь! Так знай же, ты для меня ничто, я ненавижу тебя, я
стану мстить тебе, как только можно, я…
Злоба не давала ей говорить, в горле пересохло.
— Да это же мой сын, он наш, твой брат, твой спаситель! — восклицал папаша Горио. —
Обними его, Нази! Видишь, я его обнимаю, — продолжал старик, в каком-то исступлении
прижимая к себе Эжена. — О дитя мое! Я буду больше, чем отцом, я постараюсь заменить
тебе семью. Я бы хотел быть богом и бросить к твоим ногам весь мир. Ну, поцелуй же его,
Нази! Ведь это не человек, а просто ангел, настоящий ангел.
— Оставь ее, папа, сейчас она не в своем уме, — сказала Дельфина.
— Я не в своем уме! Не в своем уме! А ты какова? — спросила графиня де Ресто.
— Дети мои, я умру, если вы не перестанете! — крикнул папаша Горио и упал на
кровать, точно сраженный пулей.
— Они убили меня! — пролепетал старик.
Графиня взглянула на Эжена, который застыл на месте, ошеломленный этой дикой
сценой.
— Сударь… — вымолвила она, договаривая всем выражением лица, взглядом,
интонацией и не обращая внимания на своего отца, которому Дельфина поспешно расстегнула
жилет.
— Я заплачý и буду молчать, — ответил Растиньяк, не дожидаясь вопроса.
— Нази, ты убила отца! — упрекнула сестру Дельфина, указывая на старика, лежавшего
без чувств; но графиня уже исчезла.
— Прощаю ей, — сказал старик, открывая глаза, — положение ее ужасно, и не такая
голова пошла бы кругом. Утешь Нази, будь доброй к ней, обещай этому твоему умирающему
отцу, — просил старик, сжимая дельфине руку.
— Но что такое с вами? — спросила она, совсем перепугавшись.
— Ничего, ничего, пройдет, — отвечал отец. — Что-то мне давит лоб, это мигрень.
Бедняжка Нази, какое у нее будущее!
В эту минуту графиня вернулась и бросилась к ногам отца.
— Простите! — воскликнула она.
— Этим ты еще больше мучаешь меня, — промолвил отец.
— Сударь, — со слезами на глазах обратилась графиня к Растиньяку, — от горя я была
несправедлива. Хотите быть мне братом? — спросила она, протягивая ему руку.
— Нази, милая Нази, забудем все! — воскликнула Дельфина, прижимая к себе сестру.
— Нет, это я буду помнить!
— Ангелы мои, какая-то завеса закрывала мне глаза, сейчас вы раздвинули ее, ваш голос