Page 123 - Отец Горио

благородные из чувств.
— Дорогой Эжен, не говорите ей ни слова обо мне.
Д'Ажуда с нежной грустью пожал руку Растиньяку и, кивнув головой, отпустил его.
Эжен вернулся в особняк де Босеанов; его провели в комнату виконтессы, где он заметил
приготовления к отъезду. Растиньяк сел у камина, взглянул на кедровую шкатулку и впал в
глубокую печаль. Своим величием г-жа де Босеан напоминала ему богиню из «Илиады».
— Это вы, мой друг, — входя, сказала виконтесса и положила руку на плечо Эжена.
Он посмотрел на кузину: она плакала, ее взор был устремлен ввысь, рука на его плече
дрожала, другая бессильно опустилась. Вдруг она схватила кедровую шкатулку, положила ее
в камин и стала наблюдать, как она горит.
— Танцуют! Все пришли точно в назначенное время, а смерть придет поздно. Тсс! друг
мой, — произнесла она, приложив палец к его губам, когда Эжен хотел заговорить. — Я
больше не увижу ни света, ни Парижа — никогда. В пять часов утра я еду хоронить себя в
глуши Нормандии. С трех часов дня мне пришлось готовиться к отъезду, подписывать бумаги,
устраивать свои дела; я не могли никого послать к…
Она остановилась.
— Ведь его, конечно, пришлось бы разыскивать у…
И она вновь остановилась, подавленная горем. В такие минуты все вызывает боль души
и некоторых слов нельзя произнести.
— Короче говоря, я только и надеялась, что вы окажете мне эту последнюю услугу. Мне
бы хотелось подарить вам что-нибудь в знак дружбы. О вас я буду думать часто, вы мне
казались благородным и добрым, юным и чистым, а в высшем свете эти свойства очень редки.
Я хочу, чтобы и вы иногда вспоминали обо мне. Постойте, — сказала она, оглядывая
комнату, — вот ларчик, где лежали мои перчатки; каждый раз, когда я доставала их перед
выездом на бал или в театр, я чувствовала себя красивой оттого, что была счастлива, и,
закрывая ларчик, я неизменно оставляла в нем какую-нибудь приятную мысль, в нем много
моего, в нем память о той госпоже де Босеан, которой больше нет. Возьмите его себе. Я
распоряжусь, чтобы его доставили к вам, на улицу д'Артуа. Сегодня госпожа де Нусинген
прекрасна. Любите ее по-настоящему. Друг мой, если мы больше и не увидимся, будьте
уверены, что я за вас молюсь; вы были так добры ко мне. Пойдемте вниз, я не хочу давать им
повод думать, что я плачу. Передо мной целая вечность, я буду одинока, и никогда никто меня
не спросит, откуда мои слезы. Взгляну еще раз на эту комнату.
Она умолкла. На одну минуту она прикрыла глаза ладонью, потом отерла их, освежила
холодной водой и взяла Эжена под руку.
— Идемте! — сказала она.
Эжен ни разу не испытывал такого душевного подъема, как теперь, соприкоснувшись с
этой гордо затаенной скорбью. Возвратясь в бальный зал, Эжен обошел его под руку с г-жой
де Босеан, — последний утонченный знак внимания к нему этой чудесной женщины. Вскоре
он заметил обеих сестер баронессу де Нусинген и графиню де Ресто. Графиня выставила
напоказ все бриллианты и была великолепна, но, вероятно, они жгли ее: она надела их в
последний раз. Как ни сильны были в ней гордость и любовь, ей было трудно глядеть в глаза
своему мужу. Такое зрелище, конечно, не могло настроить мысли Растиньяка на менее
печальный лад. Глядя на бриллианты сестер, он так и видел дрянную койку, на которой
умирал папаша Горио. Грустный вид Эжена ввел в заблужденье виконтессу, она высвободила
свою руку.
— Я не хочу лишать вас удовольствия, — объяснила она.
Его сейчас же подозвала к себе Дельфина, радуясь своему успеху и горя желанием
сложить к ногам Эжена дань поклонения, собранную ею в высшем свете, где она теперь
надеялась быть принятой.
— Как вы находите Нази? — спросила она.
— Она пустила в оборот все, даже смерть своего отца, — ответил Растиньяк.
К четырем часам утра толпа в гостиных начала редеть. Вскоре умолкли звуки музыки. В