Page 129 - Отец Горио

расходов, кроме проезда на извозчике. Я оплачу его. Напишите им, что я оставлю в наследство
миллионы! Честное слово! Я поеду в Одессу делать вермишель. Я знаю способ. С моим
проектом можно нажить миллионы. Об этом еще никто не думал. При перевозке вермишель не
портится, как зерно или мука. Да! Да! А крахмал?! В нем миллионы! Вы не солжете, так и
говорите: миллионы. Если даже они придут из жадности, — пусть я обманусь, о их увижу. Я
требую дочерей! Я создал их! Они мои! — сказал он, поднимаясь на постели и поворачивая к
Эжену голову с седыми всклокоченными волосами и с грозным выражением в каждой черте
лица, способной выразить угрозу.
— Ну же, лягте, милый папа Горио, сейчас я напишу им, — уговаривал его Эжен. — Как
только вернется Бьяншон, я сам пойду к ним, если они не приедут.
— Если не приедут? — повторил старик рыдая. — Но я умру, умру в припадке
бешенства, да, бешенства! Я уже в бешенстве. Сейчас я вижу всю свою жизнь. Я обманут! Они
меня не любят и не любили никогда! Это ясно. Раз уж они не пришли, то и не придут. Чем
больше они будут мешкать, тем труднее будет им решиться порадовать меня. Я это знаю. Они
никогда не чувствовали ни моих горестей, ни моих мук, ни моих нужд, — не почувствуют и
того, что я умираю; им непонятна даже тайна моей нежности. Да, я это вижу, они привыкли
потрошить меня, и потому все, что я делал для них, теряло цену. Пожелай они выколоть мне
глаза, я бы ответил им: «Нате, колите!» Я слишком глуп. Они воображают, что у всех отцы
такие же, как их отец. Надо всегда держать себя в цене. Их дети отплатят им за меня. Ради
самих себя они должны прийти. Предупредите их, что они готовят себе такой же смертный
час. В одном этом преступленье они совершают все мыслимые преступления. Идите же,
скажите им, что их отказ прийти — отцеубийство! За ними и так довольно злодеяний.
Крикните им, вот так: «Эй, Нази! Эй, Дельфина! Придите к вашему отцу, — он был так добр к
вам, а теперь мучится». Ничего и никого. Неужели я подохну, как собака? Заброшен — вот
моя награда. Преступницы, негодяйки! Они противны мне, я проклинаю их, я буду по ночам
вставать из гроба и повторять свои проклятья, а разве я в конце концов не прав, друзья мои?
Ведь они плохо поступают, а? Что это я говорю? Вы же сказали, что Дельфина здесь! Она
лучше. Да, да, Эжен, вы мой сын! Любите ее, будьте ей отцом. Другая очень несчастна. А их
состояния! Боже мой! Пришел конец, уж очень больно! Отрежьте мне голову, оставьте только
сердце.
— Кристоф, сходите за Бьяншоном и приведите мне извозчика, — крикнул Эжен,
испуганный криками и жалобами старика. — Милый папа Горио, я сейчас еду за вашими
дочерьми и привезу их.
— Насильно, насильно! Требуйте гвардию, армию, все, все! — крикнул старик, бросив
на Эжена последний взгляд, где еще светился здравый ум. Скажите правительству, прокурору,
чтобы их привели ко мне, я требую этого!
— Вы же их прокляли?
— Кто вам сказал? — спросил старик в недоумении. — Вы-то прекрасно знаете, что я
люблю их, обожаю! Я выздоровлю, если их увижу. Ступайте, милый сосед, дорогое дитя мое,
ступайте, вы хороший. Хотелось бы мне вас отблагодарить, да нечего мне дать, кроме
благословения умирающего. Ах, хотя бы повидать Дельфину, попросить ее, чтобы она
вознаградила вас. Если старшей нельзя, то привезите мне Дельфину. Скажите ей, что если она
откажется приехать, то вы разлюбите ее. Она так любит вас, что приедет. Пить! Все нутро
горит! Положите мне что-нибудь на голову, — руку бы дочери, — я чувствую, это бы спасло
меня. Боже мой! Если меня не будет, кто же вернет им состояние? Хочу ехать в Одессу ради
них… в Одессу, делать вермишель…
— Пейте, — сказал Эжен, левой рукой приподнимая умирающего, а в правой держа
чашку с отваром.
— Вот вы, наверно, любите вашего отца и вашу мать! — говорил старик, слабыми
руками сжимая Эжену руку. — Вы понимаете, что я умру, не повидав своих дочерей! Вечно
жаждать и никогда не пить — так жил я десять лет. Зятья убили моих дочерей. Да, после их
замужества у меня не стало больше дочерей. Отцы, требуйте от палат, чтобы издан был закон