Page 132 - Отец Горио

— Что-нибудь чувствуете? — допытывался врач у Горио.
Но вместо ответа папаша Горио, завидев Эжена, спросил:
— Они едут, это правда?
— Он может выкрутиться, раз он в состоянии говорить, — заметил фельдшер.
— Да, за мной едет Дельфина, — ответил старику Эжен.
— Слушай! Он все время говорил о дочерях, требовал их к себе и кричал так, как, по
рассказам, кричат посаженные на кол, требуя воды.
— Довольно, — сказал врач фельдшеру, — тут ничего больше не поделаешь, спасти его
нельзя.
Бьяншон с фельдшером вновь положили умирающего на зловонную постель.
— Все-таки следовало бы переменить белье, — заметил врач. — Правда, надежды нет,
но человеческое достоинство надо уважать. Я еще зайду, Бьяншон, — сказал он студенту. —
Если большой станет опять жаловаться, приложите к диафрагме опий.
Фельдшер и врач ушли.
— Слушай, Эжен, не падай, дружище, духом! — сказал Бьяншон Растиньяку, оставшись
с ним вдвоем. — Сейчас надо только надеть ему чистую рубашку и сменить постельное белье.
Пойди скажи Сильвии, чтобы она принесла простыни и помогла нам.
Эжен спустился в столовую, где г-жа Воке и Сильвия накрывали на стол. Едва он
обратился к Сильвии, сейчас же подошла к нему вдова с кисло-сладким видом
осмотрительной торговки, которой не хочется ни потерпеть убытка, ни раздосадовать
покупателя.
— Дорогой мой господин Эжен, — начала она, — вы-то не хуже меня знаете, что у
папаши Горио нет больше ни одного су. Когда человек того и гляди закатит глаза, давать ему
простыни — значит загубить их, а и без того придется пожертвовать одну на саван. Вы мне и
так должны сто сорок четыре франка, прикиньте сорок за простыни да еще немного за разные
другие мелочи, за то, что Сильвия даст вам еще свечку, — все вместе составит не меньше
двухсот франков, а такой бедной вдове, как я, терять их не годится. Будьте справедливы,
господин Эжен, довольно я потерпела убытку за эти пять дней, как посыпались на меня все
несчастья. Я бы сама дала десять экю, только бы наш старичок уехал в тот срок, как вы мне
обещали. А такая неприятность бьет по моим жильцам. Коль это даром, так лучше я отправлю
его в больницу. Станьте на мое место. Мне мое заведение важнее всего, я им живу.
Растиньяк быстро поднялся к Горио.
— Бьяншон, где деньги за часы?
— Там, на столе; осталось триста шестьдесят с чем-то. Я расплатился начисто за все, что
брал сам. Квитанция ссудной кассы под деньгами.
— Теперь, госпожа Воке, давайте рассчитаемся, — сказал Растиньяк с чувством
омерзения, сбежав с лестницы. — Господин Горио останется у вас недолго, и я…
— Да, беднягу вынесут ногами вперед, — полугрустно-полурадостно говорила она,
пересчитывая двести франков.
— Бросим этот разговор, — сказал Растиньяк.
— Сильвия, дайте простыни и ступайте наверх помочь. Не забудьте отблагодарить
Сильвию, — шепнула Эжену на ухо вдова Воке, — она не спит уже две ночи.
Как только Растиньяк отошел, старуха подбежала к кухарке.
— Возьми чиненные простыни, номер семь. Ей-богу, для мертвеца сойдут и эти, —
шепнула она ей на ухо.
Эжен успел подняться на несколько ступенек и не слыхал распоряжения хозяйки.
— Слушай, — сказал ему Бьяншон, — давай сменим ему рубашку. Приподними его.
Эжен стал у изголовья, поддерживая умирающего, а Бьяншон снял с него рубашку;
старик хватался за грудь, точно стараясь что-то удержать на ней, и застонал, жалобно, тягуче,
как стонут животные от сильной боли.
— Да! Да! — вспомнил Бьяншон. — Он требует цепочку из волос и медальон, которые
мы сняли, когда делали прижигания. Бедняга! Надо их ему надеть. Они там, на камине.