Page 126 - Отец Горио

«Виконтесса де Босеан бежала, этот умирает, — подумал Растиньяк. — Люди с тонкой
душой не могут долго оставаться в этом мире. Да и как благородным, большим чувствам
ужиться с мелким, ограниченным, ничтожным обществом?»
Картины великосветского бала, где он был гостем, возникли в его памяти разительным
контрастом с этим смертным одром. Неожиданно вошел Бьяншон.
— Слушай, Эжен, я сейчас виделся с нашим главным врачом и во весь дух понесся сюда.
Если у больного появятся признаки рассудка, если он заговорит, поставь ему продольный
горчичник, так чтобы охватить спину от шеи до крестца, и пошли за нами.
— Какой ты милый, Бьяншон, — сказал Эжен.
— О, тут дело касается науки! — ответил медик со всем пылом новообращенного.
— Значит, только я ухаживаю за бедным стариком из любви? — спросил Растиньяк.
— Ты бы этого не говорил, если бы видел меня сегодня утром, — возразил Бьяншон, не
обижаясь на это замечание. — Врачи уже привычные видят только болезнь, а я, братец мой,
пока еще вижу и больного.
Он оставил со стариком Эжена и ушел, предчувствуя близкий кризис, действительно не
замедливший наступить.
— А-а! Это вы дитя мое! — сказал папаша Горио, узнав Эжена.
— Вам лучше? — спросил студент, беря его руку.
— Да, мне сдавило голову, точно тисками, но теперь стало отпускать. Видели вы моих
дочек? Скоро они придут сюда, прибегут сейчас же, как только узнают, что я болен. Как они
ухаживали за мной на улице Жюсьен! Боже мой! Мне бы хотелось, чтобы к их приходу в
комнате было чисто. Тут ходит один молодой человек, он сжег у меня весь торф.
— Я слышу, Кристоф тащит сюда по лестнице дрова, их вам прислал этот молодой
человек.
— Это хорошо! Только чем заплатить за дрова? У меня, сынок, ни одного су. Я все отдал,
все. Я нищий. Платье-то с блестками, по крайности, было ли красиво? (Ах, как болит!)
Спасибо, Кристоф, бог вам воздаст, а у меня нет ничего.
— Я заплачу за все и тебе и Сильвии, — шепнул Эжен на ухо Кристофу.
— Кристоф, дочки говорили, что сейчас приедут, — ведь правда? Сходи к ним еще раз, я
дам тебе сто су. Скажи, что я чувствую себя плохо, хочу перед смертью обнять их и повидать
еще разок. Скажи им это, только не очень их пугай.
Растиньяк сделал знак Кристофу, и тот вышел.
— Они приедут, — снова заговорил старик. — Я-то их знаю. Добрая моя Фифина, какое
горе я причиню ей, ежели умру! Нази тоже. Я не хочу смерти, чтобы они не стали плакать.
Милый мой Эжен, умереть — ведь это больше не видеть их. Там, куда уходят все, я буду
тосковать. Разлука с детьми — вот ад для отца, и я уже приучался к нему с той поры, как они
вышли замуж. Улица Жюсьен — вот был рай! Скажите, а если я попаду в рай, смогу ли я, как
дух, вернуться на землю и быть с ними? Я слышал разговоры о таких вещах. Правда ли это?
Вот сейчас я будто наяву их вижу, какими они были на улице Жюсьен. По утрам дочки
сходили вниз. «Доброе утро, папа», — говорили они. Я сажал их к себе на колени, всячески их
подзадоривал, шутил. Они были так ласковы со мной. Всякий день мы завтракали вместе,
вместе обедали, — словом, я был отцом, я наслаждался близостью ко мне детей. Когда мы
жили на улице Жюсьен, они не умничали, ничего не понимали в жизни и очень меня любили.
Боже мой! Зачем не остались они маленькими? (О, какая боль! Вся голова трещит!) Ай, ай,
простите меня, детки, мне ужасно больно; значит, это уж по-настоящему мучительно, а то
ведь выучили меня терпеть боль. Боже мой! Только бы держать в своих руках их руки, и я бы
не чувствовал никакой боли. Как вы думаете, они придут? Кристоф такой дурак! Следовало
бы пойти мне самому. Вот он увидит их. Да-а! Вчера вы были на балу. Расскажите же мне про
них, как и что? Они, конечно, ничего не знали о моей болезни? Бедные девочки не стали бы,
пожалуй, танцовать! Я не хочу больше болеть. Я им еще очень нужен. Их состояние под
угрозой. Каким мужьям они достались! Вылечите меня! Вылечите! (Ох, как больно! Ай, ай,
ай!) Вы сами видите, нельзя меня не вылечить: им нужны деньги, а я знаю, куда поехать, где