Page 9 - Путешествие из Петербурга в Москву

спасения, Павел – так звали спасшего нас сопутника – рассказал нам следующее: «Я, оставя
вас в предстоящей опасности, спешил по камням к берегу.
Желание вас спасти дало мне силы чрезъестественные; но сажен за сто до берега силы
мои стали ослабевать, и я начал отчаяваться в вашем спасении и моей жизни. Но, полежав с
полчаса на камени, вспрянув с новою бодростию и не отдыхая более, дополз, так сказать, до
берега. Тут я растянулся на траве и, отдохнув минут десять, встал и побежал вдоль берега к
С… что имел мочи. И хотя с немалым истощением сил, но, воспоминая о вас, добежал до
места.
Казалось, что небо хотело испытать вашу твердость и мое терпение, ибо я не нашел ни
вдоль берега, ни в самом С… никакого судна для вашего спасения.
Находясь почти в отчаянии, я думал, что нигде не можно мне лучше искать помощи, как
у тамошнего начальника. Я побежал в тот дом, где он жил. Уже был седьмой час. В передней
комнате нашел я тамошней команды сержанта. Рассказав ему коротко, зачем я пришел и ваше
положение, просил его, чтобы он разбудил Г…, который тогда еще почивал. Г. сержант мне
сказал: „Друг мой, я не смею“. – „Как, ты не смеешь? Когда двадцать человек тонут, ты не
смеешь разбудить того, кто их спасти может? Но ты, бездельник, лжешь, я сам пойду…“
Г. сержант, взяв меня за плечо не очень учтиво, вытолкнул за дверь. С досады чуть я не
лопнул. Но помня более о вашей опасности, нежели о моей обиде и о жестокосердии
начальника с его подчиненным, я побежал к караульной, которая была версты с две
расстоянием от проклятого дома, из которого меня вытолкнули. Я знал, что живущие в ней
солдаты содержали лодки, в которых, ездя по заливу, собирали булыжник на продажу для
мостовых, я и не ошибся в моей надежде. Нашел сии две небольшие лодки, и радость теперь
моя несказанна; вы все спасены. Если бы вы утонули, то и я бы бросился за вами в воду».
Говоря сие, Павел обливался слезами. Между тем достигли мы берега.
Вышед из судна, я пал на колени, возвел руки на небо.
– Отче всесильный, – возопил я, – тебе угодно, да живем; ты нас водил на испытание, да
будет воля твоя. – Се слабое, мой друг, изображение того, что я чувствовал. Ужас последнего
часа прободал мою душу, я видел то мгновение, что я существовать перестану. Но что я буду?
Не знаю. Страшная неизвестность. Теперь чувствую; час бьет; я мертв; движение, жизнь,
чувствие, мысль – все исчезнет мгновенно. Вообрази себя, мой друг, на краю гроба, не
почувствуешь ли корчащий мраз, лиющийся в твоих Жилах и завременно жизнь
пресекающий. О мой друг! – Но я удалился от моего повествования.
Совершив мою молитву, ярость вступила в мое сердце. Возможно ли, говорил я сам себе,
чтоб в наш век, в Европе, подле столицы, в глазах великого государя совершалося такое
бесчеловечие! Я воспомянул о заключенных агличанах в темнице бенгальского субаба. 24
Справедливо раздраженный субаб, 25 собрав войско, приступил к городу и оный взял.
Аглинских военнопленных велел ввергнуть в тесную темницу, в коей они в полсутки издохли.
Осталося от них только двадцать три человека. Несчастные сии сулили страже великие
деньги, да возвестит владельцу о их положении.
Вопль их и стенание возвещало о том народу, о них соболезнующему; но никто не хотел
возвестить о том властителю. Почивает он – ответствовано умирающим агличанам; и ни един
человек в Бенгале не мнил, что для спасения жизни ста пятидесяти несчастных должно отъяти
сон мучителя на мгновение.
Но что ж такое мучитель? Или паче, что ж такое народ, обыкший к игу мучительства?
Благоговение ль или боязнь тягчит его согбенна? Если боязнь, то мучитель ужаснее богов, к
коим человек воссылает или молитву, или жалобу во время нощи или в часы денные. Если

24 Агличане приняли в свое покровительство ушедшего к ним в Калкуту чиновника бенгальского,
подвергшего себя казни своим мздоимством.

25 Субаб – правитель провинции в Индии.