Page 135 - Собор Парижской Богоматери

ступень цивилизации. Тут подвернулась мне вот эта куртка. Я взял ее и незамедлительно
сбросил мой старый черный кафтан, который для герметика, каковым я являюсь, был далеко
не герметически закрыт. И вот я, наподобие блаженного Генесия, облачен в одежду жонглера.
Что поделаешь? Это временное затмение моей звезды. Приходилось же Аполлону пасти
свиней у царя Адмета!
– Недурное у вас ремесло! – заметил архидьякон.
– Я совершенно согласен с вами, учитель, что гораздо почтеннее философствовать,
писать стихи, раздувать пламя в горне или доставать его с неба, нежели подымать на щит
кошек. Поэтому-то, когда вы меня окликнули, я почувствовал себя глупее, чем осел перед
вертелом. Но что делать! Ведь надо как-то перебиваться, а самые прекрасные
александрийские стихи не заменят зубам куска сыра бри. Недавно я сочинил в честь
Маргариты Фландрской известную вам эпиталаму, но город мне за нее не уплатил под тем
предлогом, что она недостаточно совершенна. Как будто можно было за четыре экю сочинить
трагедию Софокла! Я обречен был на голодную смерть. К счастью, у меня оказалась очень
крепкая челюсть, и я сказал ей: «Показывай твою силу и прокорми себя сама
эквилибристическими упражнениями. Ale te ipsam 95 ». Шайка оборванцев, ставших моими
добрыми приятелями, научила меня множеству атлетических штук, и ныне я каждый вечер
отдаю моим зубам тот хлеб, который они в поте лица моего зарабатывают днем. Оно,
конечно, – concede, – я согласен, что это очень жалкое применение моих умственных
способностей и что человек не создан для того, чтобы всю жизнь бить в бубен и запускать
зубы в стулья. Но, достоуважаемый учитель, нельзя просто существовать – нужно
поддерживать свое существование.
Отец Клод слушал молча. Внезапно его глубоко запавшие глаза приняли выражение
такой проницательности и прозорливости, что Гренгуару показалось, будто этот взгляд
всколыхнул его душу до дна.
– Все это очень хорошо, мэтр Пьер, но почему вы очутились в обществе цыганской
плясуньи?
– Черт возьми! – ответил Гренгуар. – Да потому, что она моя жена, а я ее муж.
Сумрачный взгляд священника загорелся.
– И ты на это решился, несчастный? – вскричал он, с яростью хватая Гренгуара за руку. –
Неужели бог настолько отступился от тебя, что ты мог коснуться этой девушки?
– Если только это вас беспокоит, ваше высокопреподобие, – весь дрожа, ответил
Гренгуар, – то, клянусь спасением своей души, я никогда не прикасался к ней.
– Так что же ты болтаешь о муже и жене?
Гренгуар поспешил вкратце рассказать все, о чем уже знает читатель: о своем
приключении во Дворе чудес и о своем венчанье с разбитой кружкой. Но цыганка каждый
вечер, как и в первый раз, ловко обманывает его надежды на брачную ночь.
– Это досадно, – заключил он, – но причина этого в том, что я имел несчастье жениться
на девственнице.
– Что вы этим хотите сказать? – спросил архидьякон, постепенно успокаиваясь во время
рассказа Гренгуара.
– Это очень трудно вам объяснить, – ответил поэт, – это своего рода суеверие. Моя
жена, – как это объяснил мне один старый плут, которого у нас величают герцогом
египетским, – подкидыш или найденыш, что, впрочем, одно и то же. Она носит на шее
талисман, который, как уверяют, поможет ей когда-нибудь отыскать своих родителей, но
который утратит свою силу, как только девушка утратит целомудрие. Отсюда следует, что мы
оба остаемся в высшей степени целомудренными.
– Значит, мэтр Пьер, – спросил Клод, лицо которого прояснялось, – вы полагаете, что к
этой твари еще не прикасался ни один мужчина?

95 Прокорми себя сама (лат.)