Page 150 - И жили люди на краю

147
– Прости, отец, – сказал сдавленно. Разделся, натянул на
мужика свою тельняшку, брюки положил рядом с ним, а
бушлатом прикрыл его лицо. Облачившись в одежду
простолюдина, перекрестился, ещё раз попросил прощения у
мужика и побрёл дальше. Солнце поднималось быстро,
распаляясь, воздух теплел и как бы уплотнялся, идти становилось
всё трудней; опять хотелось есть – ныло в желудке и кружилась
голова. К полудню ослаб всем телом, а ноги переломились в
коленях, осел перед глубокой канавой, чтоб собраться с силами.
Конечно, если б шёл через пост, а не вокруг него, то уже был бы
на месте. Но через пост рискованно даже в такой одеже. Господи,
как от нее смердит!
Стянул с себя и окунул в канаву. Лежал долго, на какое-то
время забылся. Правый бок и рука покраснели на солнце. Затем
вынул одежду из канавы, отжал и разложил сушить. В канаве
всплеснуло – пятнистая рыба, развернувшись, уплыла в тень, под
куст, а у берега, сбитые в кучу, копошились усатые
жёлто-прозрачные существа, похожие на раков. Сколько
переловил их в малолетстве в деревенской речушке! Но этих
усатых называют здесь чилимами. Варёного разломаешь – мясо
белое, вкусное. А что делать, когда нет ни огня, ни посудины?
Пятернёй выгреб из воды двух чилимов, с одного содрал панцирь
– сырое пресное тельце скользнуло в горло.
Последнюю версту он шёл неровно: то его словно в спину
толкали, и он бросался вперед почти бегом, спотыкаясь, налетая
на ветки, то у него опять подламывались ноги, и он плёлся
еле-еле. В такие минуты очень тревожно было на душе –
воображение рисовало жуткую картину: вот выйдет из леса, а
усадьбы – нет, сожжена, и лежат, исколотые штыками, его
дорогая Луша, её отец, мать и все их работники. Только
уцелевшая кошка пугливо выглядывает из травы.
Когда достиг тропы, ведущей к усадьбе, припал к дереву: