Page 266 - И жили люди на краю

263
теперь война повернула обратно, уже в чужие страны вошла.
Василий считает: немцы вот-вот выдохнуться, к концу этого
года, сорок четвёртого, будут вдребезги разбиты! А с ним вот
такая беда случилась – на вражеский берег попал...
Василий ушёл из поселения ночью. Он шёл, наверное,
опушкой леса, как советовал Гурей. Может, благополучно
проскользнул мимо всех постов и караулов, мимо жилья. И
добрёл до своих. А Гурей в те ночи часто просыпался: горькая
тоска заполняла душу, и он клял себя за то, что не вернулся на
родину; в любом случае надо было вернуться. Пока пребывал в
таком настроении, пока далёкая страна казалась таинственной,
счастливой и дружной в любой работе и беде, пока не остыла
зависть к тем неизвестным людям, он ворочался и хаял судьбу,
хотя подсознанием чувствовал, что на рассвете или днём
успокоится: худо-бедно, но и тут жизнь провёл в мире и любви со
своею Лушей. Кому завидовать, что жалеть? Везде хорошо, где
нас нет.
...Волны, с разгона натыкаясь на истерзанную тушу кита,
всплескивали брызгами, а ветер, налетавший с пролива, рвал и
рассеивал их – Гурея густо осыпало горьковатым бусом. Он
вернулся на бревно, закурил. Море темнело, из самой его глуби
проступали синие ломкие полосы и расплывчатые пятна, будто к
поверхности воды поднялись ужасные чудовища и ждали
момента, чтобы выскочить и схватить кого. Но никого уже не
было, кроме него, дряхлого старика, да птиц, по-прежнему
галдящих над кровоточащей тушей кита. Пустынный диковатый
берег. Пустынное мрачное море. Может, люди брешут, что идёт
война?..
И хотя Гурей помнил, что встретился с тем партизаном не
на этом берегу, а на другом, до которого от усадьбы тестя
тянулось версты полторы, – хотя хорошо это помнил, ему
представилось, что вернулся с мешком сюда и окликнул мужичка