Page 273 - И жили люди на краю

270
застучали: в траншее были мёртвые японские и наши солдаты; на
бруствере и за ним, примяв траву, тоже лежало семь или восемь
трупов.
Агапов, не глядя в траншею, обогнул её и упал – больше не
было сил, во рту высохло, тело горело; совсем рядом журчала
речушка, смотрел на неё, но знал, что не встанет и пытаться не
надо.
«Для командования главное – это наступать, – грустно
рассудил он. – Быстрее вперёд, чёрт с ними, погибшими! Вон их
сколько! Третий или четвёртый день валяются. Вороньё по ним
гуляет. Как же это понимать?»
Горько и обидно ему стало за этих бедных солдат. И за себя.
Нет, не так он представлял войну. То есть – да: и героизм, и
кровь, и смерть. За родину ведь! За освобождение своей земли!
Но если погибли – скорбить нужно. И с почестями,
по-человечески похоронить... А их бросили. Они больше не
нужны. Совершили своё дело – прорвали оборону, открыли путь
для других и... не нужны».
Лицом вниз лежал он часа два; потеплело солнце, обсохла
трава, к траншее со всех сторон собирались вороны.
«К воде, только к воде, – подстегнул себя Агапов;
медленно, тяжко делая каждое движение телом, сел и,
отталкиваясь здоровой рукой от земли, зашаркал на заду к
речушке. Видя воду, уже близкую, чистую, холодную, он открыл
рот и твёрдым шершавым языком тыкался в сухое нёбо, при этом
судорожно дёргался кадык. Наконец Агапов дополз до речушки и
окунул в неё голову – пил, захлёбываясь, после оплеснул себе
шею и грудь: легче стало. Поесть бы да закурить. Но где взять?..»
Внезапно он увидел японца на противоположном берегу
речки – всего метров десять разделяло их. Шевельнулись на
голове короткие волосы: «Стрельнёт, самурай проклятый! Или
даже не будет. Видел, как я на заднице спускался, как пил. Понял,