Page 37 - И жили люди на краю

34
ливнем, в лужах, в мелких ручьях. Митяев ещё час назад насквозь
промок от колен до живота, хлюпало в сапогах, только плечи да
спина под плащ-накидкой оставались сухими. Насквозь промок и
Василенко, но – молодец! – даже слова не сказал о свалившемся
на них дожде, о мокрой траве – в ней ощущаешь себя так, будто
речку переходишь; и собака сдержанна, терпелива, хотя вода с
неё течёт, словно её в бане из тазика поливают.
В свежести утра или в ясности полудня можно и забыться, а
враг – рядом. В непогоду же думаешь о нём каждую минуту. И
ждёшь. Ждёшь и знаешь: если ты его убьёшь на его территории –
возможен конфликт, если он тебя на твоей – конфликта не будет.
Похоронят с почестями и скажут: выполнил сыновий долг.
Виктор особо осознал безысходность такого положения,
когда из госпиталя вернулся на заставу и вновь вышел на охрану
границы. С той стороны крикнули: «Нацарника старо?» Он
понял: японцы заметили на его погонах новую лычку и решили,
«стал начальником» за то, что задержал их разведчика (наши
врачи спасли ему жизнь, и он признался, какие нёс донесения).
Через неделю, когда лёг снег, и голая тайга просматривалась
далёко, они наводили на него винтовки, выдыхая пар: «Пу! Пу-у,
русси!..» Затем над его головой просвистел камень, вязко ухнув в
кору лиственницы. У Виктора зачастило сердце, над переносицей
высыпали бисеринки пота, но он неторопливо достал из снега
крупную серую гальку, возможно, когда-то лежавшую на
морском берегу, сунул в карман шинели и пошёл дальше. В
другой раз в него кинули такими же гальками сразу двое. Едва
увернулся. А они – улыбались широко, весело, как друзья. Перед
новым, сорок четвёртым годом низкорослый японец, выскочив
из-за дерева, метнул в него бамбуковую палку, косо срезанную на
конце. Виктор резко остановился, и самодельное копьё пролетело
у его груди. А в феврале, в метель, когда с напарником пробивал
лыжню в глубоком снегу, из-за просеки выстрелили. «Ложись!» –