Page 64 - И жили люди на краю

61
угрюмых, с тяжёлыми думами, и у самого рождались жуткие
мысли; никому о них нельзя было сказать.
Однажды вечером, когда Елена с детьми была в
родительском доме, пришёл какой-то военный в плащ-палатке.
«Ну вот оно, известие, – подумал Игнат Игнатьевич. – Сейчас
узнаем при каких обстоятельствах...» Военный протянул Елене
небольшую посылку и исчез за дверью. В посылке лежала
торопливо написанная записка. Из неё стало ясно: Михаил
находится на Сахалине между ними и границей; если
подвернётся случай, заглянет к ним.
Да, можно считать, ему крепко повезло – все эти годы
прослужил здесь, три раза домой заезжал. Игнат Игнатьевич,
как-то выпив с ним, попытался поговорить по душам, узнать, как
они перед японской опасностью живут, что думают теперь, когда
наша армия идёт на Берлин. Михаил с хрустом сгрыз солёный
огурец и сказал, что, на его взгляд, лучше ходить в атаку до тех
пор, пока не скосят, чем всю войну сидеть в траншеях; сколько
грязи они из этих траншей выплеснули, сколько снега
выбросили, все стенки плечами да спинами пообтёрли.
Красноармейцы – грязные, вшивые, полуголодные, часто
болеют, порой кажется: это не воины, а какие-то ссыльные. Игнат
Игнатьевич сжал кулак и пристукнул по столу, давая понять
зятю, чтоб не говорил так о красноармейцах, которые, да,
переносят небывалые трудности, но крепки духом и уверены в
близкой победе. Однако Михаил не обратил внимания ни на
кулак, ни на осерженное лицо тестя, Взяв новый огурец, он
добавил, что только с наступлением тепла и подходом рыбы в
речки солдат оживает, начиная чувствовать себя человеком,
отмывается хорошо...
– Хватит! – не вытерпел Игнат Игнатьевич, – Не
представляю, что ты бойцам говоришь?
– А ничего. Спросите любого о самом серьёзном и