Page 790 - И жили люди на краю

787
как на чужбине. Как она могла подумать, что Вадим изменился,
подобрел, простил, и они будут жить нормально? Какая дура,
вновь обманулась. Она ненавидела мужа. Ненавидела Ромашова,
внезапно влезшего в её судьбу. Что теперь делать? Там продан
дом со всем хозяйством. С детьми заявиться к маме?..
Вадим выкричался и затих, уронив голову на стол. Затем
крючковато протянул пальцы к бутылке, наполнил стакан и
медленно, как бы с мукой всосал жидкость, понюхал рукав, как
бездомный и голодный, поднялся с плаксивым выражением лица,
шаркающе доплёлся до дивана и рухнул.
Надежда не подошла к мужу, как раньше бывало, чтобы
подложить под голову подушку, стянуть сапоги и укрыть.
На рассвете рослые, в чесучовых кителях мужчины повели
Евграфова на расстрел. У него были жёстко связаны руки; кепка
сползла на левую часть лба, заслонив козырьком глаз, и Вадим
другим оглядывал конвоиров поочерёдно, прикидывая, как
удрать. Эх, руки бы освободить! Тогда одному – в ухо, второму
– подножку. Хвать автомат!.. Но руки словно замурованы в
цемент. Идти скользко – мокрые, полусгнившие листья налипают
на сапоги. И вдруг он упал на спину. А сверху на него смотрел
Горбунов. Врач в чесучовом кителе и с автоматом в руках? Это
варварство! Какое имеет право?
– Ну что, допрыгался? – просто сказал Горбунов.
И тотчас – громко-трескучая автоматная очередь.
– А-а-аа! – заорал Евграфов и широко распахнул глаза.
Звонил будильник; придавил его рукой, а перед самым
лицом в утренней густой тишине еще бился, вымётывая свинец,
автомат.
Умывался, завтракал – голову разламывала боль; на жену
не смотрел, хотелось завалиться на диван, но пора идти на
работу. Нельзя не идти. Нельзя даже опоздать. А от него, кроме
работы, требуют ещё – мать их так! – провести на этой неделе...