Page 429 - Возле моря

убрать его, Ульяна? Мол, как так получилось: Фуракава мёртв, а
русский остался? Коли ещё не о всех рассказал, то расскажет. А о
тайнах, даже прошлых, нельзя болтать. Выходит, это мой зав-
трашний губитель. Всадит кинжал под ребро и скажет: «Тебя
предупреждала начальница. Баба, а умнее...».
Как же быть? Сказать Евдокии или директору? А после,
вполне возможно, окажется: оговорил человека.
К берегу приближались два кунгаса; в первом сидели
японцы, во втором – русские. Русских мало – всего шестеро. С
утра до вечера они – рядом с японцами, смотрят, что и как те
делают, и сами за это берутся – учатся рыбацкой работе. Иные
впервые здесь увидели море, сели за вёсла – гребут пока неумело,
мешая друг другу. Японцам иногда смешно на них смотреть, но
все они подчиняются русскому бригадиру Никите, мужику вы-
сокому, с большими сильными руками; команды он отдаёт редко
и одни и те же: «Туда давай. На невод». Или: «Грузи, грузи.
Быстро всё давай!».
И сейчас, как только кунгасы с ходу выползли на берег, к
ним сдали задом две машины так, что волна в колёса плеснула, и
рыбаки скоро – Ульян Сысоевич не успел в кабине выкурить
самокрутку – завалили их кузова ещё живой, плещущей сельдью.
Затем они толкнули ставшую грузной машину, и она тро-
нулась тяжко. Старик оглянулся – Сироси стоял, опершись на
рукоять сачка.
И улыбнулся ему, Ульяну Сысоевичу. Хорошо улыбнулся.
Когда машина урчала уже далеко от рыбачьего стана, Ульян
Сысоевич вздрогнул от внезапной мысли. И до того испугался её,
что сперва весь захолодел, как будто на ветру обмёрзнув, а потом
его словно прокалило зноем, и он вспотел, вытирая лоб ладонью.
Нет-нет, это же мужчина в годах, крупный. А он был такой
ладный, чистый, образованный. И как тут очутился рыбаком? Да
никак не мог. Никак! Он там, если жив. Там!
Ульян Сысоевич, вернувшись к себе в комнату, которую
снимал у пожилых бездетных японцев, прилёг на кровать –
скрипнула панцирная сетка, провисая.
«Неудобные лежаки достал директор, – огорчился старик. –

427