Page 149 - Анна Каренина

Старик давно не спал и сидел, отбивая косы молодых ребят.
Левин оглянулся вокруг себя и не узнал места: так все переменилось. Огромное
пространство луга было скошено и блестело особенным, новым блеском, со своими уже
пахнущими рядами, на вечерних косых лучах солнца. И окошенные кусты у реки, и сама
река, прежде не видная, а теперь блестящая сталью в своих извивах и движущийся и
поднимающийся народ, и крутая стена травы недокошенного места луга, и ястреба,
вившиеся над оголенным лугом, – все это было совершенно новое. Очнувшись, Левин стал
соображать, сколько скошено, сколько еще можно сделать нынче.
Сработано было чрезвычайно много на сорок два человека. Весь большой луг, который
кашивали два дня при барщине в тридцать кос, был уже скошен. Нескошенными оставались
углы с короткими рядами. Но Левину хотелось как можно больше скосить в этот день, и
досадно было на солнце, которое так скоро спускалось. Он не чувствовал никакой усталости;
ему только хотелось еще и еще поскорее и как можно больше сработать.
– А что, еще скосим, как думаешь, Машкин Верх? сказал он старику.
– Как бог даст, солнце не высоко. Нечто водочки ребятам?
Во время полдника, когда опять сели и курящие закурили, старик объявил ребятам, что
«Машкин Верх скосить – водка будет».
– Эка, не скосить! Заходи, Тит! Живо смахнем! Наешься ночью. Заходи! –
послышались голоса, и, доедая хлеб, косцы пошли заходить.
– Ну, ребята, держись! – сказал Тит и почти рысью пошел передом.
– Иди, иди! – говорил старик, спея за ним и легко догоняя его, – срежу! Берегись!
И молодые и старые как бы наперегонку косили. Но, как они ни торопились, они не
портили травы, и ряды откладывались так же чисто и отчетливо. Остававшийся в углу уголок
был смахнут в пять минут. Еще последние космы доходили ряды, как передние захватили
кафтаны на плечи и пошли через дорогу к Машкину Верху.
Солнце уже спускалось к деревьям, когда они, побрякивая брусницами, вошли в лесной
овражек Машкина Верха. Трава была по пояс в середине лощины, и нежная и мягкая,
лопушистая, кое-где по лесу пестреющая иваном-да-марьей.
После короткого совещания – вдоль ли ходить или поперек – Прохор Ермилин, тоже
известный косец, огромный черноватый мужик, пошел передом. Он прошел ряд вперед,
повернулся назад и отвалил, и все стали выравниваться за ним, ходя под гору по лощине и на
гору под самую опушку леса. Солнце зашло за лес. Роса уже пала, и космы только на горке
были на солнце, а в низу, по которому поднимался пар, и на той стороне шли в свежей,
росистой тени. Работа кипела.
Подрезаемая с сочным звуком и пряно пахнущая трава ложилась высокими рядами.
Теснившиеся по коротким рядам косцы со всех сторон, побрякивая брусницами и звуча то
столкнувшимися косами, то свистом бруска по оттачиваемой косе, то веселыми криками,
подгоняли друг друга.
Левин шел все так же между молодым малым и стариком. Старик, надевший свою
овчинную куртку, был так же весел, шутлив и свободен в движениях. В лесу беспрестанно
попадались березовые, разбухшие в сочной траве грибы, которые резались косами. Но
старик, встречая гриб, каждый раз сгибался, подбирал и клал за пазуху. «Еще старухе
гостинцу», – приговаривал он.
Как ни было легко косить мокрую и слабую траву, но трудно было спускаться и
подниматься по крутым косогорам оврага. Но старика это не стесняло. Махая все так же
косой, он маленьким, твердым шажком своих обутых в большие лапти ног влезал медленно
на кручь и, хоть и трясся всем телом и отвисшими ниже рубахи портками, не пропускал на
пути ни одной травинки, ни одного гриба и так же шутил с мужиками и Левиным. Левин шел
за ним и часто думал, что он непременно упадет, поднимаясь с косою на такой крутой бугор,
куда и без косы трудно влезть; но он взлезал и делал что надо. Он чувствовал, что какая-то
внешняя сила двигала им.