Page 153 - Анна Каренина

образовалось. Крышу починили, кухарку, куму старостину, достали, кур купили, молока
стало доставать и загородили жердями сад, каток сделал плотник, к шкафам приделали
крючки, и они стали отворяться не произвольно, и гладильная доска, обернутая солдатским
сукном, легла с ручки кресла на комод, и в девичьей запахло утюгом.
– Ну вот! а всь отчаивались, – сказала Матрена Филимоновна, указывая на доску.
Даже построили из соломенных щитов купальню. Лили стала купаться, и для Дарьи
Александровны сбылись хотя отчасти ее ожидания, хотя не спокойной, но удобной
деревенской жизни. Спокойною с шестью детьми Дарья Александровна не могла быть. Один
заболевал, другой мог заболеть, третьему недоставало чего-нибудь, четвертый выказывал
признаки дурного характера, и т.д. и т.д. Редко, редко выдавались короткие спокойные
периоды. Но хлопоты и беспокойства эти были для Дарьи Александровны единственно
возможным счастьем. Если бы не было этого, она бы оставалась одна со своими мыслями о
муже, который не любил ее. Но кроме того, как ни тяжелы были для матери страх болезней,
самые болезни и горе в виду признаков дурных наклонностей в детях, – сами дети
выплачивали ей уж теперь мелкими радостями за ее горести. Радости эти были так мелки,
что они незаметны были, как золото в песке, и в дурные минуты она видела одни горести,
один песок; но были и хорошие минуты, когда она видела одни радости, одно золото.
Теперь, в уединении деревни, она чаще и чаще стала сознавать эти радости… Часто,
глядя на них, она делала всевозможные усилия, чтоб убедить себя, что она заблуждается, что
она, как мать, пристрастна к своим детям; все-таки она не могла не говорить себе, что у нее
прелестные дети, все шестеро, все в разных родах, но такие, какие редко бывают, – и была
счастлива ими и гордилась ими.

VIII

В конце мая, когда уже все более или менее устроилось, она получила ответ мужа на
свои жалобы о деревенских неустройствах. Он писал ей, прося прощения в том, что не
обдумал всего, и обещал приехать при первой возможности. Возможность эта не
представилась, и до начала июня Дарья Александровна жила одна в деревне.
Петровками, в воскресенье, Дарья Александровна ездила к обедне причащать всех
своих детей. Дарья Александровна в своих задушевных, философских разговорах с сестрой,
матерью, друзьями очень часто удивляла их своим вольнодумством относительно религии. У
ней была своя странная религия метемпсихозы, в которую она твердо верила, мало заботясь
о догматах церкви. Но в семье она – и не для того только, чтобы показывать пример, а от
всей души – строго исполняла все церковные требования, и то, что дети около года не были у
причастия, очень беспокоило ее, и, с полным одобрением и сочувствием Матрены
Филимоновны, она решила совершить это теперь летом.
Дарья Александровна за несколько дней вперед обдумала, как одеть всех детей. Были
сшиты, переделаны и вымыты платья, выпущены рубцы и оборки, пришиты пуговки и
приготовлены ленты. Одно платье на Таню, которое взялась шить англичанка, испортило
много крови Дарье Александровне. Англичанка, перешивая, сделала выточки не на месте,
слишком вынула рукава и совсем было испортила платье. Тане подхватило плечи так, что
видеть было больно. Но Матрена Филимоновна догадалась вставить клинья и сделать
пелеринку. Дело поправилось, но с англичанкой произошла было почти ссора. Наутро,
однако, все устроилось, и к девяти часам – срок, до которого просили батюшку подождать с
обедней, – сияющие радостью, разодетые дети стояли у крыльца пред коляской, дожидаясь
матери.
В коляску, вместо заминающегося Ворона, запрягли, по протекции Матрены
Филимоновны, приказчикова Бурого, и Дарья Александровна, задержанная заботами о своем
туалете, одетая в белое кисейное платье, вышла садиться.
Дарья Александровна причесывалась и одевалась с заботой и волнением. Прежде она
одевалась для себя, чтобы быть красивой и нравиться; потом, чем больше она старелась, тем