Page 189 - Анна Каренина

Теперь же он рад был уехать и от соседства Щербацких и, главное, от хозяйства, именно на
охоту, которая во всех горестях служила ему лучшим утешением.

XXV

В Суровский уезд не было ни железной, ни почтовой дороги, и Левин ехал на своих в
тарантасе.
На половине дороги он остановился кормить у богатого мужика. Лысый свежий старик,
с широкою рыжею бородой, седою у щек, отворил ворота, прижавшись к верее, чтобы
пропустить тройку. Указав кучеру место под навесом на большом, чистом и прибранном
новом дворе с обгоревшими сохами, старик попросил Левина в горницу. Чисто одетая
молодайка, в калошках на босу ногу, согнувшись, подтирала пол в новых сенях. Она
испугалась вбежавшей за Левиным собаки и вскрикнула, но тотчас же засмеялась своему
испугу, узнав, что собака не тронет. Показав Левину засученною рукой на дверь в горницу,
она спрятала, опять согнувшись, свое красивое лицо и продолжала мыть.
– Самовар, что ли? – спросила она.
– Да, пожалуйста.
Горница была большая, с голландскою печью и перегородкой. Под образами стоял
раскрашенный узорами стол, лавка и два стула. У входа был шкафчик с посудой. Ставни
были закрыты, мух было мало, и так чисто, что Левин позаботился о том, чтобы Ласка,
бежавшая дорогой и купавшаяся в лужах, не натоптала пол, и указал ей место в углу у двери.
Оглядев горницу, Левин вышел на задний двор. Благовидная молодайка в калошках, качая
пустыми ведрами на коромысле, сбежала впереди его за водой к колодцу.
– Живо у меня! – весело крикнул на нее старик и подошел к Левину. – – А ты разве ее
знал, папа? – спросила Кити со страхом, замечая словоохотно начал он, облокачиваясь на
перила крыльца.
В середине рассказа старика об его знакомстве с Свияжским ворота опять заскрипели, и
на двор въехали работники с поля с сохами и боронами. Запряженные в сохи и бороны
лошади были сытые и крупные. Работники, очевидно, были семейные: двое были молодые, в
ситцевых рубахах и картузах, другие двое были наемные, в посконных рубахах, – один
старик, другой молодой малый. Отойдя от крыльца, старик подошел к лошадям и принялся
распрягать.
– Что это пахали? – спросил Левин.
– Картошки припахивали. Тоже землицу держим. Ты, Федот, мерина-то не пускай, а к
колоде поставь, иную запряжем.
– Что, батюшка, сошники-то я приказывал взять, принес, что ли? – спросил большой
ростом, здоровенный малый, очевидно сын старика.
– Во… в санях, – отвечал старик, сматывая кругом снятые вожжи и бросая их наземь. –
Наладь, поколе пообедают.
Благовидная молодайка с полными, оттягивавшими ей плечи ведрами прошла в сени.
Появились откуда-то еще бабы – молодые красивые, средние и старые некрасивые, с детьми
и без детей.
Самовар загудел в трубе; рабочие и семейные, убравшись с лошадьми, пошли обедать.
Левин, достав из коляски свою провизию, пригласил с собою старика напиться чаю.
– Да что, уже пили нынче, – сказал старик, очевидно с удовольствием принимая это
предложение. – Нешто для компании.
За чаем Левин узнал всю историю старикова хозяйства. Старик снял десять лет тому
назад у помещицы сто двадцать десятин, а в прошлом году купил их и снимал еще триста у
соседнего помещика. Малую часть земли, самую плохую, он раздавал внаймы, а десятин
сорок в поле пахал сам своею семьей и двумя наемными рабочими. Старик жаловался, что
дело шло плохо. Но Левин понимал, что он жаловался только из приличия, а что хозяйство
его процветало. Если бы было плохо, он не купил бы по ста пяти рублей землю, не женил бы