Page 193 - Анна Каренина

– Да вот не бросаете же, – сказал Николай Иванович Свияжский, – стало быть, расчеты
есть.
– Расчет один, что дома живу, непокупное, ненанятое. Да еще все надеешься, что
образумится народ. А то, верите ли, – это пьянство, распутство! Все переделились, ни
лошаденки, ни коровенки. С голоду дохнет, а возьмите его в работники наймите – он вам
норовит напортить, да еще к мировому судье.
– Зато и вы пожалуетесь мировому судье, – сказал Свияжский.
– Я пожалуюсь? Да ни за что на свете! Разговоры такие пойдут, что и не рад жалобе!
Вот на заводе – взяли задатки, ушли. Что ж мировой судья? Оправдал, только и держится все
волостным судом да старшиной. Этот отпорет его по-старинному. А не будь этого – бросай
все! Беги на край света!
Очевидно, помещик дразнил Свияжского, но Свияжский не только не сердился, но,
видимо, забавлялся этим.
– Да вот ведем же мы свое хозяйство без этих мер, – сказал он улыбаясь, – я, Левин,
они.
Он указал на другого помещика.
– Да, у Михаила Петровича идет, а спросите-ка как? Это разве рациональное
хозяйство? – сказал помещик, очевидно щеголяя словом «рациональное».
– У меня хозяйство простое, – сказал Михаил Петрович. – Благодарю бога. Мое
хозяйство все, чтобы денежки к осенним податям были готовы. Приходят мужички:
батюшка, отец, вызволь! Ну, свои всь соседи мужики, жалко. Ну, дашь на первую треть,
только скажешь: помнить, ребята, я вам помог, и вы помогите, когда нужда – посев ли
овсяный, уборка сена, жнитво, ну и выговоришь, по скольку с тягла. Тоже есть бессовестные
и из них, это правда.
Левин, зная давно эти патриархальные приемы, переглянулся с Свияжским и перебил
Михаила Петровича, обращаясь опять к помещику с седыми усами.
– Так вы как же полагаете? – спросил он, – как же теперь надо вести хозяйство?
– Да так же и вести, как Михаил Петрович: или отдать исполу, или внаймы мужикам;
это можно, но только этим самым уничтожается общее богатство государства. Где земля у
меня при крепостном труде и хорошем хозяйстве приносила сам-девять, она исполу принесет
самтретей. Погубила Россию эмансипация!
Свияжский поглядел улыбающимися глазами на Левина и даже сделал ему чуть
заметный насмешливый знак; но Левин не находил слов помещика смешными, – он понимал
их больше, чем он понимал Свияжского. Многое же из того, что дальше говорил помещик,
доказывая, почему Россия погублена эмансипацией, показалось ему даже очень верным, для
него новым и неопровержимым. Помещик, очевидно, говорил свою собственную мысль, что
так редко бывает, и мысль, к которой он приведен был не желанием занять чем-нибудь
праздный ум, а мысль, которая выросла из условий его жизни, которую он высидел в своем
деревенском уединении и со всех сторон обдумал.
– Дело, изволите видеть, в том, что всякий прогресс совершается только властью, –
говорил он, очевидно желая показать, что он не чужд образованию.
– Возьмите реформы Петра, Екатерины, Александра. Возьмите европейскую историю.
Тем более прогресс в земледельческом быту. Хоть картофель – и тот вводился у нас силой.
Ведь сохой тоже не всегда пахали. Тоже ввели ее, может быть, при уделах, но, наверно,
ввели силою. Теперь, в наше время, мы, помещики, при крепостном праве вели свое
хозяйство с усовершенствованиями; и сушилки, и веялки, и возка навоза, и все орудия – всь
мы вводили своею властью, и мужики сначала противились, а потом подражали нам.
Теперь-с, при уничтожении крепостного права, у нас отняли власть, и хозяйство наше, то,
где оно поднято на высокий уровень, должно опуститься к самому дикому, первобытному
состоянию. Так я понимаю…
– Да почему же? Если оно рационально, то вы можете наймом вести его, – сказал
Свияжский.