Page 348 - Анна Каренина

самим содержанием, и тем тоном, которым он был веден, и в особенности тем, что она знала
уж, как это подействует на мужа. Но она слишком была проста и невинна, чтоб уметь
прекратить этот разговор, и даже для того, чтобы скрыть то внешнее удовольствие, которое
доставляло ей очевидное внимание этого молодого человека. Она хотела прекратить этот
разговор, но она не знала, что ей сделать. Все, что бы она ни сделала, она знала, будет
замечено мужем, и все перетолковано в дурную сторону. И действительно, когда она
спросила у Долли, что с Машей, и Васенька, ожидая, когда кончится этот скучный для него
разговор, принялся равнодушно смотреть на Долли, этот вопрос показался Левину
ненатуральною, отвратительною хитростью.
– Что же, поедем нынче за грибами? – сказала Долли.
– Поедемте, пожалуйста, и я поеду, – сказала Кити и покраснела. Она хотела спросить
Васеньку из учтивости, поедет ли он, и не спросила. – Ты куда, Костя? – спросила она с
виноватым видом у мужа, когда он решительным шагом проходил мимо нее. Это виноватое
выражение подтвердило все его сомнения.
– Без меня приехал машинист, я еще не видал его, – сказал он, не глядя на нее.
Он сошел вниз, но не успел еще выйти из кабинета, как услыхал знакомые шаги жены,
неосторожно быстро идущей к нему.
– Что ты? – сказал он ей сухо. – Мы заняты.
– Извините меня, – обратилась она к машинисту-немцу, – мне несколько слов сказать
мужу:
Немец хотел уйти, но Левин сказал ему:
– Не беспокойтесь.
– Поезд в три? – спросил немец. – Как бы не опоздать.
Левин не ответил ему и сам вышел с женой.
– Ну, что вы мне имеете сказать? – проговорил он по-французски.
Он не смотрел на ее лицо и не хотел видеть, что она, в ее положении, дрожала всем
лицом и имела жалкий, уничтоженный вид.
– Я… я хочу сказать, что так нельзя жить, что это мученье… – проговорила она.
– Люди тут в буфете, – сказал он сердито, – не делайте сцен.
– Ну, пойдем сюда!
Они стояли в проходной комнате. Кити хотела войти в соседнюю. Но там англичанка
учила Таню.
– Ну, пойдем в сад!
В саду они наткнулись на мужика, чистившего дорожку. И уже не думая о том, что
мужик видит ее заплаканное, а его взволнованное лицо, не думая о том, что они имеют вид
людей, убегающих от какого-то несчастья, они быстрыми шагами шли вперед, чувствуя, что
им надо высказаться и разубедить друг друга, побыть одним вместе и избавиться этим от
того мучения, которое оба испытывали.
– Так нельзя жить! Это мученье! Я страдаю, ты страдаешь. За что? – сказала она, когда
они добрались, наконец, до уединенной лавочки на углу липовой аллеи.
– Но ты одно скажи мне: было в его тоне неприличное, нечистое,
унизительно-ужасное? – говорил он, становясь пред ней опять в ту же позу, с кулаками пред
грудью, как он тогда ночью стоял пред ней.
– Было, – сказала она дрожащим голосом. – Но, Костя, ты не видишь разве, что не я
виновата? Я с утра хотела такой тон взять, но эти люди… Зачем он приехал? Как мы
счастливы были! – говорила она, задыхаясь от рыданий, которые поднимали все ее
пополневшее тело.
Садовник с удивлением видел, несмотря на то, что ничего не гналось за ними и что
бежать не от чего было, и что ничего они особенно радостного не могли найти на лавочке, –
садовник видел, что они вернулись домой мимо него с успокоенными, сияющими лицами.

XV