Page 36 - Анна Каренина

– Узнаю коней ретивых по каким-то их таврам, юношей влюбленных узнаю по их
глазам, – продекламировал Степан Аркадьич точно так же, как прежде Левину.
Вронский улыбнулся с таким видом, что он не отрекается от этого, но тотчас же
переменил разговор. – А ты кого встречаешь? – спросил он.
– Я? я хорошенькую женщину, – сказал Облонский, – Вот как!
– Honni soit qui mal y pense! Сестру Анну.
– Ах, это Каренину? – сказал Вронский.
– Ты ее, верно, знаешь?
– Кажется, знаю. Или нет… Право, не помню, – рассеянно отвечал Вронский, смутно
представляя себе при имени Карениной что-то чопорное и скучное.
– Но Алексея Александровича, моего знаменитого зятя, верно, знаешь. Его весь мир
знает.
– То есть знаю по репутации и по виду. Знаю, что он умный, ученый, божественный
что-то… Но ты знаешь, это не в моей… not in my line, – сказал Вронский.
– Да, он очень замечательный человек; немножко консерватор, но славный человек, –
заметил Степан Аркадьич, – славный человек.
– Ну, и тем лучше для него, – сказал Вронский улыбаясь. – А, ты здесь, – обратился он
к высокому старому лакею матери, стоявшему у двери, – войди сюда.
Вронский в это последнее время, кроме общей для всех приятности Степана
Аркадьича, чувствовал себя привязанным к нему еще тем, что он в его воображении
соединялся с Кити.
– Ну что ж, в воскресенье сделаем ужин для дивы? – сказал он ему, с улыбкой взяв его
под руку.
– Непременно. Я сберу подписку. Ах, познакомился ты вчера с моим приятелем
Левиным? – спросил Степан Аркадьич.
– Как же. Но он что-то скоро уехал.
– Он славный малый, – продолжал Облонский. – Не правда ли?
– Я не знаю, – отвечал Вронский, – отчего это во всех москвичах, разумеется исключая
тех, с кем говорю, – шутливо вставил он, – есть что-то резкое. Что-то они всь на дыбы
становятся, сердятся, как будто всь хотят дать почувствовать что-то…
– Есть это, правда, есть… – весело смеясь, сказал Степан Аркадьич.
– Что, скоро ли? – обратился Вронский к служащему.
– Поезд вышел, – отвечал служитель.
Приближение поезда все более и более обозначалось движением приготовлений на
станции, беганьем артельщиков, появлением жандармов и служащих и подъездом
встречающих. Сквозь морозный пар виднелись рабочие в полушубках, в мягких валеных
сапогах, переходившие через рельсы загибающихся путей. Слышался свист паровика на
дальних рельсах и передвижение чего-то тяжелого.
– Нет, – сказал Степан Аркадьич, которому очень хотелось рассказать Вронскому о
намерениях Левина относительно Кити. – Нет, ты неверно оценил моего Левина. Он очень
нервный человек и бывает неприятен, правда, но зато иногда он бывает очень мил. Это такая
честная, правдивая натура, и сердце золотое. Но вчера были особенные причины, – с
значительною улыбкой продолжал Степан Аркадьич, совершенно забывая то искреннее
сочувствие, которое он вчера испытывал к своему приятелю, и теперь испытывая такое же,
только к Вронскому. – Да, была причина, почему он мог быть или особенно счастлив, или
особенно несчастлив, Вронский остановился и прямо спросил:
– То есть что же? Или он вчера сделал предложение твоей belle soeur?…
– Может быть, – сказал Степан Аркадьич. – Что-то мне показалось такое вчера. Да,
если он рано уехал и был еще не в духе, то это так… Он так давно влюблен, и мне его очень
жаль.
– Вот как!… Я думаю, впрочем, что она может рассчитывать на лучшую партию, –
сказал Вронский и, выпрямив грудь, опять принялся ходить. – Впрочем, я его не знаю, –