Page 40 - Анна Каренина

– Что с тобой, Анна? – спросил он, когда они отъехали несколько сот сажен.
– Дурное предзнаменование, – сказала она.
– Какие пустяки! – сказал Степан Аркадьич. – Ты приехала, это главное. Ты не можешь
представить себе, как я надеюсь на тебя.
– А ты давно знаешь Вронского? – спросила она.
– Да. Ты знаешь, мы надеемся, что он женится на Кити.
– Да? – тихо сказала Анна. – Ну, теперь давай говорить о тебе, – прибавила она,
встряхивая головой, как будто хотела физически отогнать что-то лишнее и мешавшее ей. –
Давай говорить о твоих делах… Я получила твое письмо и вот приехала.
– Да, вся надежда на тебя, – сказал Степан Аркадьич.
– Ну, расскажи мне все.
И Степан Аркадьич стал рассказывать.
Подъехав к дому, Облонский высадил сестру, вздохнул, пожал ее руку и отправился в
присутствие…

XIX

Когда Анна вошла в комнату, Долли сидела в маленькой гостиной с белоголовым
пухлым мальчиком, уж теперь похожим на отца, и слушала его урок из французского чтения.
Мальчик читал, вертя в руке и стараясь оторвать чуть державшуюся пуговицу курточки.
Мать несколько раз отнимала руку, но пухлая ручонка опять бралась за пуговицу. Мать
оторвала пуговицу и положила ее в карман.
– Успокой руки, Гриша, – сказала она и опять взялась за свое одеяло, давнишнюю
работу, за которую она всегда бралась в тяжелые минуты, и теперь вязала нервно, закидывая
пальцем и считая петли. Хотя она и велела вчера сказать мужу, что ей дела нет до того,
приедет или не приедет его сестра, она все приготовила к ее приезду и с волнением ждала
золовку.
Долли была убита своим горем, вся поглощена им. Однако она помнила, что Анна,
золовка, была жена одного из важнейших лиц в Петербурге и петербургская grande dame. И
благодаря этому обстоятельству она не исполнила сказанного мужу, то есть не забыла, что
приедет золовка. «Да, наконец, Анна ни в чем не виновата, – думала Долли. – Я о ней ничего,
кроме самого хорошего, не знаю, и в отношении к себе я видела от нее только ласку и
дружбу». Правда, сколько она могла запомнить свое впечатление в Петербурге у Карениных,
ей не нравился самый дом их; что-то было фальшивое во всем складе их семейного быта.
«Но за что же я не приму ее? Только бы не вздумала она утешать меня! – думала Долли. –
Все утешения, и увещания, и прощения христианские – все это я уж тысячу раз передумала,
и все это не годится».
Все эти дни Долли была одна с детьми. Говорить о своем горе она не хотела, а с этим
горем на душе говорить о постороннем она не могла. Она знала, что, так или иначе, она Анне
выскажет все, и то ее радовала мысль о том, как она выскажет, то злила необходимость
говорить о своем унижении с ней, его сестрой, и слышать от нее готовые фразы увещания и
утешения.
Она, как часто бывает, глядя на часы, ждала ее каждую минуту и пропустила именно
ту, когда гостья приехала, так что не слыхала звонка.
Услыхав шум платья и легких шагов уже в дверях, она оглянулась, и на измученном
лице ее невольно выразилось не радость, а удивление. Она встала и обняла золовку.
– Как, уж приехала? – сказала она, целуя ее.
– Долли, как я рада тебя видеть!
– И я рада, – слабо улыбаясь и стараясь по выражению лица Анны узнать, знает ли она,
сказала Долли. «Верно, знает», – подумала она, заметив соболезнование на лице Анны. – Ну,
пойдем, я тебя проведу в твою комнату, – продолжала она, стараясь отдалить сколько
возможно минуту объяснения.