Page 37 - Анна Каренина

прибавил он. – Да, это тяжелое положение! От этого-то большинство и предпочитает знаться
с Кларами. Там неудача доказывает только, что у тебя недостало денег, а здесь – твое
достоинство на весах. Однако вот и поезд.
Действительно, вдали уже свистел паровоз. Через несколько минут платформа
задрожала, и, пыхая сбиваемым книзу от мороза паром, прокатился паровоз с медленно и
мерно нагибающимся и растягивающимся рычагом среднего колеса и с кланяющимся,
обвязанным, заиндевелым машинистом; а за тендером, все медленнее и более потрясая
платформу, стал проходить вагон с багажом и с визжавшею собакой; наконец, подрагивая
пред остановкой, подошли пассажирские вагоны.
Молодцеватый кондуктор, на ходу давая свисток, соскочил, и вслед за ним стали по
одному сходить нетерпеливые пассажиры: гвардейский офицер, держась прямо и строго
оглядываясь; вертлявый купчик с сумкой, весело улыбаясь; мужик с мешком через плечо.
Вронский, стоя рядом с Облонским, оглядывал вагоны и выходивших и совершенно
забыл о матери. То, что он сейчас узнал про Кити, возбуждало и радовало его. Грудь его
невольно выпрямлялась, и глаза блестели. Он чувствовал себя победителем.
– Графиня Вронская в этом отделении, – сказал молодцеватый кондуктор, подходя к
Вронскому.
Слова кондуктора разбудили его и заставили вспомнить о матери и предстоящем
свидании с ней. Он в душе своей не уважал матери и, не отдавая себе в том отчета, не любил
ее, хотя по понятиям того круга, в котором жил, по воспитанию своему, не мог себе
представить других к матери отношении, как в высшей степени покорных и почтительных, и
тем более внешне покорных и почтительных, чем менее в душе он уважал и любил ее.

XVIII

Вронский пошел за кондуктором в вагон и при входе в отделение остановился, чтобы
дать дорогу выходившей даме. С привычным тактом светского человека, по одному взгляду
на внешность этой дамы, Вронский определил ее принадлежность к высшему свету. Он
извинился и пошел было в вагон, но почувствовал необходимость еще раз взглянуть на нее –
не потому, что она была очень красива, не по тому изяществу и скромной грации, которые
видны были во всей ее фигуре, но потому, что в выражении миловидного лица, когда она
прошла мимо его, было что-то особенно ласковое и нежное. Когда он оглянулся, она тоже
повернула голову. Блестящие, казавшиеся темными от густых ресниц, серые глаза
дружелюбно, внимательно остановились на его лице, как будто она признавала его, и тотчас
же перенеслись на подходившую толпу, как бы ища кого-то. В этом коротком взгляде
Вронский успел заметить сдержанную оживленность, которая играла в ее лице и порхала
между блестящими глазами и чуть заметной улыбкой, изгибавшею ее румяные губы. Как
будто избыток чего-то так переполнял ее существо, что мимо ее воли выражался то в блеске
взгляда, то в улыбке. Она потушила умышленно свет в глазах, но он светился против ее воли
в чуть заметной улыбке.
Вронский вошел в вагон. Мать его, сухая старушка с черными глазами и букольками,
щурилась, вглядываясь в сына, и слегка улыбалась тонкими губами. Поднявшись с
диванчика и передав горничной мешочек, она подала маленькую сухую руку сыну и, подняв
его голову от руки, поцеловала его в лицо.
– Получил телеграмму? Здоров? Слава богу.
– Хорошо доехали? – сказал сын, садясь подле нее и невольно прислушиваясь к
женскому голосу из-за двери. Он знал, что это был голос той дамы, которая встретилась ему
при входе.
– Я все-таки с вами не согласна, – говорил голос дамы.
– Петербургский взгляд, сударыня.
– Не петербургский, а просто женский, – отвечала она.
– Ну-с, позвольте поцеловать вашу ручку.