Page 370 - Анна Каренина

еще нынче дорогой, но теперь, узнав, что это возможно, она ужаснулась. Она чувствовала,
что это было слишком простое решение слишком сложного вопроса.
– N'est ce pas immoral – только сказала она, помолчав.
– Отчего? Подумай, у меня выбор из двух: или быть беременною, то есть больною, или
быть другом, товарищем своего мужа, все равно мужа, – умышленно поверхностным и
легкомысленным тоном сказала Анна.
– Ну да, ну да, – говорила Дарья Александровна, слушая те самые аргументы, которые
она сама себе приводила, и не находя в них более прежней убедительности.
– Для тебя, для других, – говорила Анна, как будто угадывая ее мысли, – еще может
быть сомнение; но для меня… Ты пойми, я не жена; он любит меня до тех пор, пока любит.
И что ж, чем же я поддержу его любовь? Вот этим?
Она вытянула белые руки пред животом.
С необыкновенною быстротой, как это бывает в минуты волнения, мысли и
воспоминания толпились в голове Дарьи Александровны. «Я, – думала она, – не привлекала
к себе Стиву; он ушел от меня к другим, и та первая, для которой он изменил мне, не
удержала его тем, что она была всегда красива и весела. Он бросил ту и взял другую. И
неужели Анна этим привлечет и удержит графа Вронского? Если он будет искать этого, то
найдет туалеты и манеры еще более привлекательные и веселые. И как ни белы, как ни
прекрасны ее обнаженные руки, как ни красив весь ее полный стан, ее разгоряченное лицо
из-за этих черных волос, он найдет еще лучше, как ищет и находит мой отвратительный,
жалкий и милый муж».
Долли ничего не отвечала и только вздохнула. Анна заметила этот вздох,
выказывавший несогласие, и продолжала. В запасе у ней были еще аргументы, уже столь
сильные, что отвечать на них ничего нельзя было.
– Ты говоришь, что это нехорошо? Но надо рассудить, – продолжала она. – Ты
забываешь мое положение. Как я могу желать детей? Я не говорю про страдания, я их не
боюсь. Подумай, кто будут мои дети? Несчастные дети, которые будут носить чужое имя. По
самому своему рождению они будут поставлены в необходимость стыдиться матери, отца,
своего рождения.
– Да ведь для этого-то и нужен развод.
Но Анна не слушала ее. Ей хотелось договорить те самые доводы, которыми она
столько раз убеждала себя.
– Зачем же мне дан разум, если я не употреблю его на то, чтобы не производить на свет
несчастных?
Она посмотрела на Долли, но, не дождавшись ответа, продолжала:
– Я бы всегда чувствовала себя виноватою пред этими несчастными детьми, – сказала
она. – Если их нет, то они не несчастны по крайней мере, а если они несчастны, то я одна в
этом виновата.
Это были те самые доводы, которые Дарья Александровна приводила самой себе; но
теперь она слушала и не понимала их. «Как быть виноватою пред существами не
существующими?» – думала она. И вдруг ей пришла мысль: могло ли быть в каком-нибудь
случае лучше для ее любимца Гриши, если б он никогда не существовал? И это ей
показалось так дико, так странно, что она помотала головой, чтобы рассеять эту путаницу
кружащихся сумасшедших мыслей.
– Нет, я не знаю, это не хорошо, – только сказала она с выражением гадливости на
лице.
– Да, но ты не забудь, что' ты и что' я… И кроме того, – прибавила Анна, несмотря на
богатство своих доводов и на бедность доводов Долли, как будто все-таки сознаваясь, что
это не хорошо, – ты не забудь главное, что я теперь нахожусь не в том положении, как ты.
Для тебя вопрос: желаешь ли ты не иметь более детей, а для меня: желаю ли иметь я их. И
это большая разница. Понимаешь, что я не могу этого желать в моем положении.
Дарья Александровна не возражала. Она вдруг почувствовала, что стала уж так далека