Page 428 - Анна Каренина

следовательно, по ее рассуждению, он должен был часть любви перенести на других или на
другую женщину, – и она ревновала. Она ревновала его не к какой-нибудь женщине, а к
уменьшению его любви. Не имея еще предмета для ревности, она отыскивала его. По
малейшему намеку она переносила свою ревность с одного предмета на другой. То она
ревновала его к тем грубым женщинам, с которыми благодаря своим холостым связям он так
легко мог войти в сношения; то она ревновала его к светским женщинам, с которыми он мог
встретиться; то она ревновала его к воображаемой девушке, на которой он хотел, разорвав с
ней связь, жениться. И эта последняя ревность более всего мучала ее, в особенности потому,
что он сам неосторожно в откровенную минуту сказал ей, что его мать так мало понимает
его, что позволила себе уговаривать его жениться на княжне Сорокиной.
И, ревнуя его, Анна негодовала на него и отыскивала во всем поводы к негодованию.
Во всем, что было тяжелого в ее положении, она обвиняла его. Мучительное состояние
ожидания, которое она между небом и землей прожила в Москве, медленность и
нерешительность Алексея Александровича, свое уединение – она все приписывала ему. Если
б он любил, он понимал бы всю тяжесть ее положения и вывел бы ее из него. В том, что она
жила в Москве, а не в деревне, он же был виноват. Он не мог жить, зарывшись в деревне, как
она того хотела. Ему необходимо было общество, и он поставил ее в это ужасное положение,
тяжесть которого он не хотел понимать. И опять он же был виноват в том, что она навеки
разлучена с сыном.
Даже те редкие минуты нежности, которые наступали между ними, не успокоивали ее:
в нежности его теперь она видела оттенок спокойствия, уверенности, которых не было
прежде и которые раздражали ее.
Были уже сумерки. Анна одна, ожидая его возвращения с холостого обеда, на который
он поехал, ходила взад и вперед по его кабинету (комната, где менее был слышен шум
мостовой) и во всех подробностях передумывала выражения вчерашней ссоры. Возвращаясь
все назад от памятных оскорбительных слов спора к тому, что было их поводом, она
добралась, наконец, до начала разговора. Она долго не могла поверить тому, чтобы раздор
начался с такого безобидного, не близкого ничьему сердцу разговора. А действительно это
было так. Все началось с того, что он посмеялся над женскими гимназиями, считая их
ненужными, а она заступилась за них. Он неуважительно отнесся к женскому образованию
вообще и сказал, что Ганна, покровительствуемая Анной англичанка, вовсе не нуждалась в
знании физики.
Это раздражило Анну. Она видела в этом презрительный намек на свои занятия. И она
придумала и сказала такую фразу, которая бы отплатила ему за сделанную ей боль.
– Я не жду того, чтобы вы помнили меня, мои чувства, как может их помнить любящий
человек, но я ожидала просто деликатности, – сказала она.
И действительно, он покраснел от досады и что-то сказал неприятное. Она не помнила,
что она ответила ему, но только тут к чему-то он, очевидно с желанием тоже сделать ей
больно, сказал:
– Мне неинтересно ваше пристрастие к этой девочке, это правда, потому что я вижу,
что оно ненатурально.
Эта жестокость его, с которой он разрушал мир, с таким трудом построенный ею себе,
чтобы переносить свою тяжелую жизнь, эта несправедливость его, с которой он обвинял ее в
притворстве, в ненатуральности, взорвали ее.
– Очень жалею, что одно грубое и материальное вам понятно и натурально, – сказала
она и вышла из комнаты.
Когда вчера вечером он пришел к ней, они не поминали о бывшей ссоре, но оба
чувствовали, что ссора заглажена, а не прошла.
Нынче он целый день не был дома, и ей было так одиноко и тяжело чувствовать себя с
ним в ссоре, что она хотела все забыть, простить и примириться с ним, хотела обвинить себя
и оправдать его.
«Я сама виновата. Я раздражительна, я бессмысленно ревнива. Я примирюсь с ним, и