Page 430 - Анна Каренина

ехать?
Анна встряхнула головой, как бы желая отогнать неприятную мысль.
– Когда ехать? Да чем раньше, тем лучше. Завтра не успеем. Послезавтра.
– Да… нет, постой. Послезавтра воскресенье, мне надо быть у maman, – сказал
Вронский, смутившись, потому что, как только он произнес имя матери, он почувствовал на
себе пристальный подозрительный взгляд. Смущение его подтвердило ей ее подозрения. Она
вспыхнула и отстранялась от него. Теперь уже не учительница шведской королевы, а княжна
Сорокина, которая жила в подмосковной деревне вместе с графиней Вронской,
представилась Анне.
– Ты можешь поехать завтра? – сказала она.
– Да нет же! По делу, по которому я еду, доверенности и деньги не получатся завтра, –
отвечал он.
– Если так, то мы не уедем совсем.
– Да отчего же?
– Я не поеду позднее. В понедельник или никогда!
– Почему же? – как бы с удивлением сказал Вронский. – Ведь это не имеет смысла!
– Для тебя это не имеет смысла, потому что до меня тебе никакого дела нет. Ты не
хочешь понять моей жизни. Одно, что меня занимало здесь, – Ганна. Ты говоришь, что это
притворство. Ты ведь говорил вчера, что я не люблю дочь, а притворяюсь, что люблю эту
англичанку, что это ненатурально; я бы желала знать, какая жизнь для меня здесь может
быть натуральна!
На мгновенье она очнулась и ужаснулась тому, что изменила своему намерению. Но и
зная, что она губит себя, она не могла воздержаться, не могла не показать ему, как он был
неправ, не могла покориться ему.
– Я никогда не говорил этого; я говорил, что не сочувствую этой внезапной любви.
– Отчего ты, хвастаясь своею прямотой, не говоришь правду?
– Я никогда не хвастаюсь и никогда не говорю неправду, – сказал он тихо, удерживая
поднимавшийся в нем гнев. – Очень жаль, если ты не уважаешь…
– Уважение выдумали для того, чтобы скрывать пустое место, где должна быть любовь.
А если ты больше не любишь меня, то лучше и честнее это сказать.
– Нет, это становится невыносимо! – вскрикнул Вронский, вставая со стула. И,
остановившись пред ней, он медленно выговорил: – Для чего ты испытываешь мое терпение?
– сказал он с таким видом, как будто мог бы сказать еще многое, но удерживался. – Оно
имеет пределы.
– Что вы хотите этим сказать? – вскрикнула она, с ужасом вглядываясь в явное
выражение ненависти, которое было во всем лице и в особенности в жестоких, грозных
глазах.
– Я хочу сказать… – начал было он, но остановился. – Я должен спросить, чего вы от
меня хотите.
– Чего я могу хотеть? Я могу хотеть только того, чтобы вы не покинули меня, как вы
думаете, – сказала она, поняв все то, чего он не досказал. – Но этого я не хочу, это
второстепенно. Я хочу любви, а ее нет. Стало быть, все кончено!
Она направилась к двери.
– Постой! По…стой! – сказал Вронский, не раздвигая мрачной складки бровей, но
останавливая ее за руку. – В чем дело? Я сказал, что отъезд надо отложить на три дня, ты мне
на это сказала, что я лгу, что я нечестный человек.
– Да, и повторяю, что человек, который попрекает меня, что он всем пожертвовал для
меня, – сказала она, вспоминая слова еще прежней ссоры, – что это хуже, чем нечестный
человек, – это человек без сердца.
– Нет, есть границы терпению! – вскрикнул он и быстро выпустил ее руку.
«Он ненавидит меня, это ясно», – подумала она и молча, не оглядываясь, неверными
шагами вышла из комнаты.