Page 433 - Анна Каренина

подумала она, не слушая его слов, но с ужасом вглядываясь в того холодного и жестокого
судью, который, дразня ее, смотрел из его глаз.
– Причина не та, – сказала она, – и я даже не понимаю, как причиной моего, как ты
называешь, раздражения может быть то, что я нахожусь совершенно в твоей власти. Какая
же тут неопределенность положения? Напротив.
– Очень жалею, что ты не хочешь понять, – перебил он ее, с упорством желая высказать
свою мысль, – неопределенность состоит в том, что тебе кажется, что я свободен.
– Насчет этого ты можешь быть совершенно спокоен, – сказала она и, отвернувшись от
него, стала пить кофей.
Она подняла чашку, отставив мизинец, и поднесла ее ко рту. Отпив несколько глотков,
она взглянула на него и по выражению его лица ясно поняла, что ему противны были рука, и
жест, и звук, который она производила губами.
– Мне совершенно все равно, что думает твоя мать и как она хочет женить тебя, –
сказала она, дрожащею рукой ставя чашку.
– Но мы не об этом говорим.
– Нет, об этом самом. И поверь, что для меня женщина без сердца, будь она старуха
или не старуха, твоя мать или чужая, не интересна, и я ее знать не хочу.
– Анна, я прошу тебя не говорить неуважительно о моей матери.
– Женшина, которая не угадала сердцем, в чем лежат счастье и честь ее сына, у той нет
сердца.
– Я повторяю свою просьбу не говорить неуважительно о матери, которую я уважаю, –
сказал он, возвышая голос и строго глядя на нее.
Она не отвечала. Пристально глядя на него, на его лицо, руки, она вспоминала со всеми
подробностями сцену вчерашнего примирения и его страстные ласки. «Эти, точно такие же
ласки он расточал и будет и хочет расточать другим женщинам!» – думала она.
– Ты не любишь мать. Это все фразы, фразы и фразы! – с ненавистью глядя на него,
сказала она.
– А если так, то надо…
– Надо решиться, и я решилась, – сказала она и хотела уйти, но в это время в комнату
вошел Яшвин.
Анна поздоровалась с ним и остановилась.
Зачем, когда в душе у нее была буря и она чувствовала, что стоит на повороте жизни,
который может иметь ужасные последствия, зачем ей в эту минуту надо было притворяться
пред чужим человеком, который рано или поздно узнает же все, – она не знала; но, тотчас же
смирив в себе внутреннюю бурю, она села и стала говорить с гостем.
– Ну, что ваше дело? получили долг? – спросила она Яшвина.
– Да ничего; кажется, что я не получу всего, а в середу надо ехать. А вы когда? – сказал
Яшвин, жмурясь поглядывая на Вронского и, очевидно, догадываясь о происшедшей ссоре.
– Кажется, послезавтра, – сказал Вронский.
– Вы, впрочем, уже давно собираетесь.
– Но теперь уже решительно, – сказала Анна, глядя прямо в глаза Вронскому таким
взглядом, который говорил ему, чтобы он и не думал о возможности примирения.
– Неужели же вам не жалко этого несчастного Певцова? – продолжала она разговор с
Яшвиным.
– Никогда не спрашивал себя, Анна Аркадьевна, жалко или не жалко. Ведь мое все
состояние тут, – он показал на боковой карман, – и теперь я богатый человек; а нынче поеду
в клуб и, может быть, выйду нищим. Ведь кто со мной садится – тоже хочет оставить меня
без рубашки, а я его. Ну, и мы боремся, и в этом-то удовольствие.
– Ну, а если бы вы были женаты, – сказала Анна, – каково бы вашей жене?
Яшвин засмеялся.
– Затем, видно, и не женился и никогда не собирался.
– А Гельсингфорс? – сказал Вронский, вступая в разговор, и взглянул на